Наставница пристально посмотрела на аббатису.
— В вашем аббатстве вы храните манускрипты?
— Да, храним.
— Древние книги, содержащие знания о природе?
— Мы… да! — Элевайз на миг умолкла, а потом с жаром продолжила: — Теперь я вспомнила! Пег — мы еще называли ее Пег, когда она впервые пришла к нам, — особенно понравился один манускрипт о деревьях! — Она подняла глаза на Наставницу. — Как раз когда она обнаружила его, она и попросила разрешения носить имя Калиста.
Наставница кивнула так, будто все это было ей давным-давно известно.
— Она нашла ключ к системе наших знаков.
— А на что эти знаки похожи? — поинтересовался Жосс. Он напряженно о чем-то размышлял.
— Там была полоски насечек на гранях оберега, — объяснила ему аббатиса.
— Я знаю! — Он поднял глаза на Наставницу. — Это огамический алфавит.
Та пожала плечами.
— Называйте как хотите. Это наш способ записи имен вещей.
— Она всегда любила проводить время на воздухе, — сказала аббатиса. — Элисон Херст рассказала мне, как Пег, когда была еще совсем крошкой, разбила свой собственный маленький садик. — Элевайз посмотрела на Наставницу. — Вряд ли это должно нас удивлять, правда? Если принять во внимание ее происхождение.
Наставница вновь пожала плечами.
— Все живущие со мной понимают наших братьев и сестер в природе. Все они — дети Великой Матери.
Аббатиса задумчиво кивнула.
— А также дети рода человеческого, — проговорила она. — Наставница, Калиста обладает даром исцелять. Недавно я возложила на нее обязанности сестры в нашем больничном покое, и то, как она ухаживает за больными, говорит о ее природных способностях.
В первый раз Наставница едва заметно улыбнулась.
— Калиста — дочь своей матери, — сказала она.
Жосс чувствовал, что в нем растет раздражение. Да, все это очень хорошо и замечательно — говорить о Калисте с такой гордостью, но есть ли у Наставницы хоть какое-нибудь право гордиться? Подумать только, чему она подвергла сестру-близнеца Калисты этой ночью!
Вспомнив — увы, слишком поздно — о способности Наставницы читать мысли, он постарался подумать о чем-нибудь другом. О чем-нибудь безобидном — цветах, деревьях…
Однако Наставница вновь подслушала его и уловила его гнев.
— Ты порицаешь наши обычаи? — сказала она ледяным тоном. — Ты, у которого нет ни знаний о лесной жизни, ни понимания ее!
Жосс поднялся, внезапно почувствовав унижение от того, что, как мальчишка, сидит у ее ног.
— Да, порицаю, — честно ответил он. — Вы привели на опушку юную девушку, заставили лечь обнаженной на бревно и стояли там, наблюдая, пока пятеро мужчин насиловали ее! Разве найдется хоть кто-нибудь, кто не станет порицать это?
Лицо Наставницы изменилось. Казалось, в ее глубоких темных глазах вспыхнуло пламя. И когда ее губы шевельнулись, приоткрыв ровные сильные зубы, она зашипела, как разъяренная змея. Жосс почувствовал, что его словно обожгло огнем с головы до ног. Первобытный ужас обуял его, и все, что он был в силах сделать, — это не упасть к ее ногам, визжа от страха и умоляя о прощении.
Но гнев Наставницы быстро угас.
Довольно мягко она сказала:
— Не было никакого насилия. Селена по своей воле исполнила этот обряд, ей было хорошо известно, что произойдет. Долгие годы она знала, что будет избрана. А я своими руками приготовила снадобье, которое возбудило ее. Разве она не выглядела жаждущей, чужак? Разве для нее обряд не закончился на более страстной, более высокой ноте, чем для любого из мужчин? К тому же сам рассуди, почему я должна желать ей вреда?
Суровые линии на лице Наставницы разгладились. Она посмотрела на аббатису, затем снова перевела взгляд на Жосса.
— Почему, ответь, я должна причинить ей боль или вред? — повторила она. — Ей, ребенку моей родной дочери?
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Наблюдая за Жоссом, Элевайз почувствовала прилив жалости. «Он ничего не понимает», — думала она. Он выглядел так, будто все еще пребывал на каком-то поверхностном уровне восприятия, где вещи представляются такими, каковы они есть, и не заключают в себе более глубинного или символического смысла.
«Но я-то понимаю», — с удивлением осознавала она. Несмотря на жизнь, проведенную в тесном мирке — сначала в домах рыцарей, потом в стенах аббатства, в отдаленном уголке ее сознания нашлось место для представления о сущности этого странного архаичного параллельного мира, на который они с Жоссом случайно натолкнулись.
В какой-то момент к Элевайз вернулось состояние прошлой ночи, и, словно во сне наяву, аббатиса увидела вереницу монотонно поющих женщин, опасливо пробирающихся по темным подземным ходам и проникающих в скалистое лоно Земли, где открывается изначальная тайна…
Открывается им. Этим женщинам.
Вздрогнув, Элевайз яростно встряхнула головой, чтобы сокрушительная волна боли от рассеченного лба захлестнула ее и прогнала видение.
«Я монахиня! — воскликнула она про себя. — Я поклоняюсь одному истинному Богу и его Святому Сыну Иисусу Христу и живу жизнью молитв и богослужений в аббатстве, посвященном Пресвятой Деве Марии! Что общего у меня может быть с Великой Матерью?»
Откуда-то из глубины души — или, возможно, это исходило от женщины, стоявшей рядом так бесшумно и напряженно — до аббатисы донеслись первые слова ответа: «Все мы связаны с Великой…»
Но Элевайз громко ответила: «Нет!», и тихий внутренний голос умолк.
Жосс что-то говорил. Не без усилий вернувшись к настоящему, Элевайз прислушалась.
— …никакой другой причины убийства Хамма Робинсона? — нахмурившись, мрачно спрашивал Наставницу рыцарь.
Невозмутимо встретив его взгляд, та в свою очередь поинтересовалась:
— Хамм Робинсон? Кто он?
— Человек, которого вы пронзили дротиком! — почти закричал Жосс.
— А, вам угодно знать, видел ли и он наш тайный обряд.
— Да.
Легкая усмешка исказила спокойное бледное лицо Наставницы.
— Видел. Он стоял там, на краю Священной рощи, и у него текли слюнки от того, что представилось его глазам. Его участь уже была предрешена, потому что он убил дуб в роще серебряных плодов. Тем не менее мы сразили бы его дважды, если бы это было возможно, за нанесенную нам двойную обиду. Да, чужак! Этот человек, — Хамм, как ты его называешь, — увидел обряд продолжения рода два лунных месяца назад.
— Вы хотите сказать, — медленно проговорил Жосс, — что несчастной девушке пришлось пройти через это дважды?
— Ты все еще не можешь понять, — в голосе Наставницы зазвучали ледяные нотки, — Селена хорошо знает о почетности своей роли. Это высшая почесть лесной жизни — быть избранной хранительницей всей нашей изначальной сущности. И естественно, она знала: если попытка не будет успешной, за ней последует другая.
— Вы говорите только об одном дополнительном обряде, — сказала Элевайз. — Почему же его не было в прошлое полнолуние?
Взгляд темных глаз Наставницы устремился на Элевайз.
— Потому что… — начала она.
Но Жосс не дал ей закончить.
— Обряд был! — закричал он. — Я был в лесу той ночью, я спрятался в роще с поваленными дубами и слышал ваше проклятое пение! Вы были там, я знаю наверняка, что были!
Аббатиса, изумленная внезапной вспышкой неуважения к чужим обычаям, почти в тот же миг с опаской подумала, как воспримет это Наставница. Очень медленно женщина повернулась и оказалась лицом к лицу с Жоссом, даже Элевайз чувствовала кипевшее в ней негодование.
Но Наставница внезапно успокоилась и ответила вполне сдержанно:
— Мы были там. Я не спорю. Но в ту ночь у нас не было обряда. — Она многозначительно посмотрела на Элевайз, словно говоря, что только женщина способна разобраться в подобных вещах. — Мы знали, что Селена понесла после первого раза. Поэтому тогда не было необходимости во втором. Однако то, что было в ней, выскользнуло. Ее лоно не удержало новую жизнь.