– Там еще код для снятия сигнализации… Наберешь один-два-три-четыре-пять. И ключи от дома, вот, возьми.
Когда они подъехали к крыльцу, Толик взял ее на руки, как пушинку, и поднялся по лестнице в дом, двери которого были предусмотрительно распахнуты.
– Куда? – шумно выдохнул он в прихожей.
Катя махнула рукой в сторону гостиной, где стоял широкий диван.
– Екатерина Александровна, вы как хотите, а надо «Скорую» вызывать.
– Толенька, у меня есть знакомый врач. Я ему сейчас позвоню, он приедет. Лучше принеси мне стакан воды с кухни. Иди до конца коридора и направо, можешь прямо из крана налить, там фильтры.
Толик вернулся и протянул Кате стакан.
– Вы еще не позвонили?
– Позвоню обязательно, ты поезжай. В офисе скажи, завтра буду. Я позвоню тебе заранее, когда меня забрать.
– Может, вам форточку открыть? – покосился он на зашторенное окно.
– Не надо. Я потом забуду закрыть. Специально весь дом обошла перед отъездом и все закрыла. Тут и так прохладно. Ты лучше проверь еще раз, все ли закрыто, пройди по первому этажу, пожалуйста, чтобы мне спокойнее было.
Толик отправился в обход и, вернувшись в гостиную, отрапортовал:
– Полный порядок, Екатерина Александровна. Все шпингалеты проверил. Законопачено, как в подводной лодке. А вы бы это, пароль-то на дверях сменили, а то уж больно простой.
– Спасибо, Толя, сменю. Поезжай.
Когда он вышел, громко хлопнув дверью, Катя откинулась на подушках с восточным орнаментом. Гостиная в ориентальном стиле. Подушки, как и ковер на полу, с замысловатыми арабесками, кальян на журнальном столике и люстра со множеством подвесок из темного декоративного стекла являлись его частью. Все, как было при жизни Семена. Интерьер гостиной составлял исключение, остальные комнаты в доме являли собой пример сдержанного европейского дизайна.
«Интересно, понравился бы дом Оноре де Монтиньяку?» – подумала Катя и снова, как давеча, устыдилась своих мыслей. Только теперь уже по отношению не к живому Денисову, а к умершему Семену. Хотя наверняка он был бы рад тому, что известный французский архитектор по достоинству оценит его родовое гнездо. Но дело-то было не в доме, а в том, что… «Он ушел и не обернулся, – оборвала себя Катя. – И я не приглашаю в свой дом посторонних».
К тому, что этот дом – ее, Катин, привыкать пришлось почти год. Ровно столько заняли формальности по оформлению внезапно появившегося у нее наследства. Общение с адвокатами так вымотало Катю, что иногда хотелось махнуть рукой и отступиться, но каждый раз она вспоминала Семена. Он вновь брал ее за руку, как тогда, в госпитале «Ассута», и говорил угасающим голосом: «Я чувствую запах антоновки в саду на Николиной Горе». И что-то еще про подснежники: «Ты знаешь, что французы называют их снежными колокольчиками?» Этой весной она увидела на проталине недалеко от дома маленькие белые цветы. Тоска пронзила ее мгновенно – как молния, как сам первый весенний цветок, бесстрашно пронзающий снег: perce-neige – прокалывающий снег, вот еще одно его название. Катя присела, накрыла ладонью нежное, как будто невесомое соцветие, прошептала: «Знаю».
Вопреки всем препонам дом плыл, приближался к ней, как корабль приближается к родной гавани, и она ждала его, исполняя волю Семена: фамильный дом должен перейти в наследство его дочери, их дочери. Впрочем, Соня за все время переночевала в нем несколько раз, она предпочитала оставаться в московской квартире. Катя не обижалась: когда она была студенткой, ее тоже было трудно заманить тихим и размеренным дачным отдыхом.
Катя посмотрела в овал старинного большого зеркала в массивной деревянной раме, которое стояло напротив дивана. Отдавая дань воспоминаниям детства и не желая кардинальных перемен во внешнем облике дома, внутри Семен сделал его точной копией милых сердцу французских шале, и, возможно, копия превосходила оригинал.
Почти всю обстановку она оставила, как было при нем. Внесла только небольшие штрихи, как каждая женщина, осваивающая новую территорию. Подчас ловила себя на мысли, что таким странным образом она как будто строит их общий дом, совместный быт, которого никогда не было и не могло быть с глубоко женатым мужчиной, как он говорил про себя…
Ей становилось лучше, но тошнота снова подкрадывалась к горлу, и теперь, не стесненная чужим присутствием, Катя даже два раза сходила в туалет, но тщетно. Словно какая-то слизь обволокла ее нутро, но никак не хотела выходить наружу.
Наконец она взяла трубку, чтобы позвонить Денисову и отвлечь светило Института «Скорой помощи» имени Склифосовского от дел.
– Миша, добрый день.