Дилл представил себе, как несется что есть мочи по полю горящих кустов и деревьев, а сзади на него обрушивается целая стена огня, и, должно быть, на какое-то время отключился, потому что, когда снова взглянул на экран, там ничего не было и светодиодное табло на микроволновке тоже погасло. В ту же минуту в дом через заднюю дверь влетел Грейди и прохрипел: «Скорее! — Он часто и тяжело дышал, и лицо у него было такое, как будто он вовсе не Грейди, а обезумевший персонаж ужастика, которого схватило кошмарное чудище. — Бери весь лед, какой есть!.. Скорее! Скорее!»
Они выгребли из льдогенератора весь лед, покидали в два черных пластиковых пакета и выбежали во двор. Пакеты от ветра хрустели и рвались из рук, в глаза летел сор, дверь в сарай не хотела открываться, а когда наконец открылась, грохнула по облезлому косяку так, точно по ней ударил гигантский кулак. В сарае было еще прохладно, но кондиционер не работал: во всем каньоне вырубился свет, — и уже было заметно, что с шиншиллами что-то неладно. Вместе с Грейди они спустили на пол все четыре ряда клеток, поставили их по три штуки одна на другую, прокладывая газетами, чтобы помет не падал из верхней клетки в нижнюю, и накидали внутрь кубики льда. Спустя полчаса температура в сарае поднялась уже до двадцати пяти градусов, и Грейди — глаза у него только что не выскакивали из орбит — сказал: «Я сгоняю вниз, за льдом. Ты оставайся здесь и… уж не знаю, футболку, что ли, сними и обмахивай их, чтобы хоть какой-нибудь ветерок… еще можно облить из шланга крышу и стены, понял?.. Чтобы стало чуть прохладнее. Нужно только продержаться, пока солнце сядет, тогда мы спасены».
Но не тут-то было. Хотя Грейди вернулся с полным багажником льда — упаковок тридцать, не меньше, — и они набросали в каждую клетку кучу одинаковых маленьких голубовато-прозрачных кубиков и сверху накинули влажные простыни, температура продолжала расти. Пока не стало слишком жарко. Пока шиншиллы, одна за другой, не получили тепловой удар. Первыми начали умирать серые, потом мозаичные и «черный бархат», которые стоили в два раза дороже. Грейди все оживлял и оживлял их мешочками со льдом, которые прикладывал им к голове и держал, пока они не приходили в себя; он метался от клетки к клетке, но электричества все не давали и лед таял, а солнце в тот день, казалось, вовсе не собиралось опускаться, потому что это было солнце из фантастических фильмов, громадное, жирное и красное, и оно желало лишь одного — испепелить все живое. К тому времени, когда мать вернулась из школы («Извините, что так поздно, едва дождалась, когда закончится собрание»), шиншиллы были мертвы, все до одной, все двести семнадцать. И в сарае пахло так же, как пахнет сейчас. Ссаками. И говном. И смертью.
Они имели обыкновение устраивать это по пятницам, после работы: он и несколько его сослуживцев, которые управляли траекторией «Клаудсата» — спутника, регистрирующего данные об облачном покрове Земли на благо мирового сообщества метеорологов, не говоря уже о местных синоптиках. Собирались в Пасадене, в суси-баре, одном из излюбленных гайдзинами новомодных мест с непременной длинной овальной стойкой, внутри которой орудуют повара, и желобом с проточной водой, по которому курсирует флотилия маленьких деревянных лодочек: с них можно снимать сколько хочешь блюд, пока на столе не вырастет гора пустых тарелок — тогда мальчик-филиппинец сгребет их в свою пластиковую лохань. Но все это не настоящее. И невкусно, во всяком случае, не очень вкусно. Правда, по желанию можно сделать специальный заказ (Сандзюро неизменно так и поступал, полагаясь на рекомендации шеф-повара); ну а пиво и саке, разумеется, прибывали нескончаемым потоком. Сандзюро уже выпил пару чашечек саке и раздумывал, не заказать ли пиво — или, лучше, разделить бутылочку с Колином, потому что пора переключаться на чай, чтобы взбодриться и потом спокойно сесть за руль. Сандзюро рассеяно оглядел бар, не задерживая взгляда ни на своих коллегах, ни на других посетителях, набившихся сюда с единственной целью: усердно поработать палочками, прихлебывая дешевое саке из маленьких фаянсовых чашечек, как будто совершали тем самым некий экзотический обряд, — и уставился в окно, где солнце решительно у всего отнимало цвет. Машины становились белыми, деревья — черными. Что он здесь делает?
Колин повернулся к нему и сказал:
— Верно говорю, Сандж?