Кому вообще она могла доверять, если даже один из тех немногих, кому она верила, в итоге предал её? После того, как она узнала об этом, Китнисс ни разу не видела Хеймитча. Её осознанию не поддавался тот факт, что он опять предпочёл выбрать её, вытащив с Арены, и бросить Пита, нарушая данное слово. Конечно, он давал клятву не только ей одной, но Китнисс была на двести процентов уверена, что именно их понимание друг друга приведёт ментора к единственному правильному решению — спасению Пита.
Оттого было на те же двести процентов больнее переживать его поступок, который привёл к пленению её друга. Пит был хорошим человеком и совсем не заслуживал того, чтобы попасть в лапы Капитолия. Лучше бы это была она — постоянно прокручивала эту мысль Китнисс, попутно остервенело убеждая себя в том, что ей плевать на судьбу Хеймитча. Он не заслуживал её переживаний о его местоположении и состоянии, только не после того, как он поступил.
Китнисс задохнулась в новом приступе кашля, с неверием замечая, как у неё во рту появляется первый лепесток. Это напоминало какой-то сюр, чёртову фантастику: у людей не могут из ниоткуда возникать лепестки во рту. Извлечение не поддающегося осмыслению элемента доказало Китнисс, что, во-первых, необычное ощущение не плод её больной фантазии и воспалённого воображения, а во-вторых, лепесток принадлежит цветку, который она наблюдала лишь на картинках в книгах.
Белая орхидея{?}[Есть мнение, что белая орхидея символизирует непорочность и искренность.]. Китнисс четвёртый день подряд задыхалась, а из её глотки вырывались грёбаные лепестки белой орхидеи.
Ко врачу она побежала сразу — это был явно не тот случай, где она могла бы проявлять чудеса героизма и мужества, и отнюдь не тот, при котором болезнь могла бы пройти сама собой. К её несчастью, судьба решила, что такой легендарной личности, какой сейчас всем представлялась Сойка-Пересмешница, нужна не менее легендарная болезнь.
«Это ханахаки бьё», — с пугающей бледностью заявил ей врач, зачитав определение редкой болезни, сопровождаемой кашлем с выделениями в виде цветочных лепестков и единственным возможным исцелением в виде взаимной любви. Как же Китнисс была ему благодарна, что он не побежал докладывать всем и каждому, что, по мнению дурацкой болезни, Эвердин была безответно влюблена.
Это был бы скандал. Весь Панем уже больше года считал, что она прочно и искренне любит Пита Мелларка, а он, безусловно, чувствует к ней то же в ответ. Вылечить полумифическую хворь можно было и операцией, но врач не давал гарантий, что симптомы не вернутся, зато все чувства Китнисс потерять могла — в качестве бонуса от болезни. К тому же для операции пришлось бы ставить в известность и Койн, и многих других, что было чревато утечкой информации, — потому ей посоветовали избавиться от ханахаки менее радикальным путём.
Китнисс и рада была бы попробовать, наступить на горло собственной гордости, однако не было лжи в том, что она попросту не знала, кого злополучная хворь определила в объект её влюблённости. Конечно же, и Пит, и Гейл любят её — по правде, они-то как раз и были первыми кандидатами на заболевание ханахаки. Финник? Китнисс разбиралась в себе целые сутки, борясь с приступами удушья, но лишь пришла к выводу, что это не он. Спустя несколько часов самоанализа ей пришлось вычеркнуть из списка даже Джоанну.
И вот тогда, в коротких передышках между сотрясающими её тело приступами кровавого кашля с каскадом забрызганных кровью белоснежных лепестков, она решилась просить совета, который вполне мог стать последним в её жизни.
По коридору она шла, шатаясь и придерживаясь за стену в опасении, что может рухнуть, не дойдя до цели. Ей казалось, что в последнее время её лексикон сократился до одного слова — «боль-боль-боль», которая стала её вечным спутником. Пульсирующая голова, затруднённость дыхания и растущие внутри цветы, разрывающие лёгкие, каждую секунду ломали её организм.
Смешно и горько было от того, во что превратилась всегда сильная, независимая Китнисс Эвердин. Болезнь изломала её так, будто она снова переживала новые Голодные игры — худшие, что с ней случались. Периферическое зрение стало расплывчатым, её мотало из стороны в сторону, а границы реальности размывались. В десятке ярдов от цели Китнисс упала в обморок.
***
Она очнулась от резкого запаха, ударившего в нос. Нашатырный спирт привёл её в чувство, и с тягостным принятием Китнисс узрела, что снова находилась в своей же больничной палате, а над ней, встревоженно следя за её реакцией и состоянием, склонились двое: её лечащий врач и Хеймитч.
— Я думала, что ненавижу тебя, — шепнула она, закрыв глаза. Голос плохо слушался и с трудом вырывался из повреждённого постоянным кашлем с цветами горла.
Тихие шаги оповестили её, что доктор тактично покинул палату, оставляя их с экс-ментором, который осторожно опустился на край больничной койки, наедине. Китнисс всё так же держала веки опущенными, элементарно боясь неизбежного разговора с Хеймитчем. Или, что ещё хуже, столкновения их взглядов.
— И конечно, это именно то, что ты говоришь мне после длительного молчания, — произнёс он.
О, нет, это было отнюдь не то, что она должна была ему сказать или о чём могла спросить. Но все остальные размышления, сомнения и вопросы ушли, когда Китнисс почувствовала, что в его присутствии ей стало легче дышать, а кашель временно отступил.
— Ладно, как хочешь, солнышко, можешь и дальше молчать, — вновь прервал тишину Хеймитч, наверняка недовольный по-детски глупым поведением Китнисс. — Твой врач кое-что рассказал мне, пока ты была в отключке, и я, знаешь ли, поражён твоим идиотским поведением.
— Идиотским? — определение заставило Китнисс открыть глаза. При более внимательном рассмотрении она заметила, что Хеймитч теперь выглядел несколько иначе, чем она запомнила. И не удержала замечание: — Неважно выглядишь.
— Посмотрел бы я на тебя, если бы тебя принудили пройти обязательную детоксикацию и кодирование по-капитолийски, — огрызнулся ментор, но тут же опомнился: — Не переводи тему. Почему ты сразу не согласилась на операцию? Я знаю, что тебе предлагали.
Китнисс резко вздохнула — внутри неё будто что-то надорвалось. Возможно, именно так исчезает надежда.
— Мне предлагали сначала попробовать менее радикальное средство, — холодно ответила она, — а потом уже хирургически лишаться всех чувств без гарантии полного уничтожения болезни. Как видишь, не помогло.
— Не помогло, — задумчиво повторил Хеймитч. По старой памяти Китнисс ждала, что он сейчас найдёт новый выход, позволяющий решить проблему, и даже была готова в кои-то веки следовать его наставлениям. Однако ничего принципиально нового не услышала. — Ты пыталась определить, из-за кого тебя настигла ханахаки?
— Естественно, — сухо откликнулась Китнисс, мрачно предчувствуя следующие вопросы.
— И как, есть результаты? Ты говорила с тем человеком?
Язвительный комментарий Китнисс на этот раз оставила при себе, снова устало вздохнув.
— Никаких результатов, я вообще с трудом могу определить, кто может мне помочь, — выдала она, кожей ощущая возрастающее напряжение.
— Но всё-таки можешь? — уцепился за слова Хеймитч. — Китнисс, ты ведь что-то хотела обсудить со мной, иначе даже не приблизилась бы к моей комнате после… — он не продолжил, но она прекрасно поняла, что он имел в виду. — Чем я могу тебе помочь? С кем мне поговорить?
Китнисс невесело ухмыльнулась — но больше показательной усмешки хотелось разрыдаться, чего она не могла себе позволить. Ни в прошлом, ни тем более сейчас. Она была обязана быть стойкой.