***
Настала зима, когда Китнисс призналась себе, что её ночные свидания превратились в острую потребность. Эта зависимость внушала ей страх: она не должна была, она с самого начала не должна была привязываться и испытывать положительные эмоции к неведомому мужчине. Китнисс не умела, Китнисс до одури боялась любить.
Связь соулмейтов — яд, который исподволь проникает прямо в душу, распуская корни в глубине сердца. И они — все их взгляды друг на друга, совместные молчаливые прогулки, где тишина никогда не была напряжённой, невесомые касания пальцев, чувственные танцы в огромной бальной зале старого замка, передающие мысли лучше любых слов, — заползли Китнисс под кожу, до краёв наполнили её кровь, отравили собой, будто самый сильный токсин.
И она не смогла сдержать слёзы, когда это чистое, яркое осознание будто насквозь прорезало её суть.
— Почему… почему ты плачешь? — хрипло, будто разучившись пользоваться голосом, спросил её уже такой знакомый незнакомец.
Захлестнувшие её эмоции были столь сильны, что она даже не нашла в себе сил удивиться, лишь срываясь на усилившиеся рыдания, словно переворачивающие что-то внутри неё.
— Ну-ну, тише, тише, — она чувствовала, как он притянул её в бережные объятия, ласково гладя по голове и пытаясь таким образом успокоить её. — Что же тебя так расстроило, солнышко?
— Я не могу, я не должна, — сбивчиво, едва слышно удалось выдавить ей, — я не хочу влюбляться в тебя, — её голос — срывающийся шёпот.
— А что же ты? — замерев на мгновение, тихо спросил он.
— А я, кажется, сделала это.
***
Прошло ещё полмесяца, и ни разу за это время они не вспоминали о её словах. Было нечто куда занимательнее — тембр чужого голоса. Теперь они стали говорить обо всём на свете: о странном старом замке, который свёл их, об ожившей природе вокруг, о книгах из обширной библиотеки, найденной ими в один из дней; о приобретённой ими обоими способности трогать материальные предметы и о мыслях друг о друге.
Но до сих пор они не могли назвать друг другу имена — речь, будто по команде, отнималась; как не могли и рассказать о своём прошлом. Вариант с письменным описанием всего этого был отброшен, как только они поняли, что любые сделанные надписи попросту не проявляются. Неумолимая судьба с извращённой жестокостью оттягивала момент их настоящей встречи.
Реальная зима подходила к концу — в их иллюзорном мире вокруг замка властвовало бесконечное лето. Они прятались от выглянувшего солнца в тени беседки, куда жалящие зноем лучи не проникали благодаря плющу. В последние дни их собственная материальность будто бы увеличилась, из-за чего они получили шанс прочувствовать на себе жар лета.
— И всё-таки сколько тебе лет? — вслух задумалась Китнисс, глядя на то, как ловко её незнакомец — в её мыслях это прозвище давно закрепилось за ним — обращается с ножом, стараясь преобразить ровную поверхность найденной деревяшки в предмет декоративно-прикладного искусства. Среди её поколения и её более старших знакомых не было никого, кто умел бы заниматься резьбой по дереву.
— По-моему, ты слишком поздно заинтересовалась этим вопросом, дорогая, — с иронией заметил он. — Но так и быть, удовлетворяя твоё любопытство, отвечу: этой зимой исполнилось сорок.
Это было странно. Китнисс уже давно отринула надежду и, задавая свой вопрос, даже не думала, что у её соулмейта получится что-нибудь сказать. Личная информация такого рода, по её мнению и опыту, блокировалась, вынуждая их обоих пребывать в безвестности.
На границе сознания кометой промелькнула какая-то мысль, но ухватить её за хвост Китнисс не успела.
— То есть я не поздравила тебя с днём рождения?
Её вопрос — абсолютная провокация, неизведанная территория, на которую по негласной обоюдной договорённости ни одному из них хода не было. До этого момента.
— Похоже на то.
Стоило отдать ему должное: он сразу же подхватил её игру, уже в который раз демонстрируя удивительное понимание, образовавшееся между ними с самого начала. Инструменты, ставшие вмиг ненужными, были отложены, уступая место Китнисс.
— Тогда я, наверное, обязана исправить это, — выдохнула она в считанных дюймах от его лица, поддаваясь пьянящему ощущению свободы и его близости.
Их поцелуй получился мягким, полным скрытой нежности и бесконечного трепета, что так не вязалось ни с привычной жёсткостью Китнисс, ни с язвительностью её соулмейта. Ей казалось, что её собственное сердце с сумасшедшей скоростью бьётся где-то в горле, вторя частым ударам сердца её незнакомца, которые она отчётливо ощущала под своей рукой.
Когда магия момента постепенно стала истончаться, всё, что она различала перед собой, — потемневший, словно застланный дымкой взгляд серых глаз её родственной души. И его единственное слово, будто невольно сорвавшееся:
— Китнисс…
***
Она подскочила на кровати с учащённым пульсом и лёгкой паникой в голове. Вся она сейчас олицетворяла сомнение, смущение и смятение — три чувства, вырвавшиеся на первый план восприятия. Не до конца понимая, что делает, с дрожащими, как в лихорадке, руками Китнисс судорожно собралась и почти что вылетела из дома.
Дорога до Деревни победителей прошла как в тумане, а время то невообразимо растягивалось, то бешено ускорялось. Китнисс старалась не бежать, чтобы не привлекать излишнее внимание общественности и миротворцев, но всё равно постепенно ускоряла нетвёрдый шаг.
В этот раз она заметила его первой, оправдывая свою репутацию идеальной охотницы. Он стоял на ступеньках своего дома, такой непривычно растерянный и не знающий, что ему делать. Про себя Китнисс могла поставить что угодно на то, что в жизни Хеймитча Эбернети такое случалось впервые.
— И всё-таки ты умеешь делать подарки, солнышко, — с какой-то горечью произнёс он, избавив её от необходимости говорить первой, когда она остановилась на расстоянии пары ярдов перед ним. Китнисс никогда не думала, что столь малая дистанция будет казаться ей пропастью — гораздо более глубокой, чем была около старого замка.
— Это на самом деле то, что ты хочешь мне сказать? — с вызовом бросила Китнисс, не желая иметь дело с практически равнодушной маской привыкшего к камерам победителя.
— Не совсем, — признал Хеймитч. Китнисс показалось, что в этот момент он внутренне смирялся с чем-то. — Но и об этом тоже. Послушай, Китнисс, — тщательно подбирая каждое своё слово, начал он, — я помню, что ты говорила о своём отношении к любви и соулмейтам. Ты ещё совсем девчонка — сколько тебе, кстати, лет двадцать?..
— Через пару месяцев будет двадцать один, — сухо вставила она.
— …а я потрёпанный жизнью и Играми алкоголик…
— Я слышала, капитолийская медицина творит чудеса, — вновь перебила Китнисс.
— …так что всем будет лучше, — тем не менее продолжал гнуть свою линию Хеймитч, — если мы разорвём эту тупую связь соулмейтов. Теперь, когда мы узнали друг друга, это возможно.
На миг ей почудилось, что слух её подвёл. Этот… человек говорил совершенно ужасные вещи, которые разум Китнисс отказывался воспринимать. Он не может так поступить с ней, просто не может. А следом за отрицанием пришла сильнейшая волна чистой злости. Да как он смеет. Да как он, чёрт возьми, смеет?!
— Получается, ты уже всё решил, — за обманчивым спокойствием Китнисс скрывалась буря эмоций, — решил за меня, за нас обоих. А ты не думал, что я этого не хочу?!