Погружённая в заботы о Прим, своей матери и средствах к существованию, в этом круговороте она дожила до Семьдесят четвёртых Игр — до дня Жатвы, перевернувшей её жизнь. Прим, её младшую сестрёнку, выбрали. Именно тот день стал точкой бифуркации, когда Китнисс запустила всю ту цепь событий, которая и привела её в серую комнату, больше напоминающую камеру (что, впрочем, подходило убийце президента, освободившего Панем).
Её наказали одним из худших видов пыток — одиночеством, пропитанным навязчивостью собственных мыслей, горечью сожалений и тягостным ожиданием решения её участи. А может, они все просто ждали, что жизнь бывшей Сойки-Пересмешницы оборвётся сама по себе — до момента признания соулмейта оставалось девять с половиной минут.
Забавно всё же устроен человеческий мозг. Её судьба сейчас была тонкой леской, готовой вот-вот лопнуть, а Китнисс вспоминала море. На родине Финника вид водных просторов успокаивал её, и во время Тура победителей Китнисс нередко искала возможность снова увидеть бесконечную морскую гладь.
Позже Финник даже подарил ей на память миниатюрную картину одного из художников Четвёртого, где был запечатлён океан. Улыбка почти расцвела на губах Китнисс, когда в настоящем она припоминала неуверенный комментарий Одэйра, цитировавшего автора картины: «При искусственном освещении синий кобальт кажется серым», — и потому иногда цвет изображённой воды может изменяться в восприятии.
Картина осталась в комнате Китнисс в бункере Дистрикта-13, но морской пейзаж намертво въелся ей в память. Хорошо, что мёртвой она больше не сможет сожалеть о том, что отныне никогда не увидит чудес природы.
«И ты всерьёз приготовилась умереть, солнышко?» — так чётко прозвучал у неё в голове ехидный голос Хеймитча, что Китнисс на долю секунды позволила себе думать, что он здесь.
Но конечно, его здесь быть не могло — это было одним из условий её временного заключения: никому из неравнодушных к её судьбе проход сюда не был дозволен.
Китнисс закрыла глаза, думая о Пите и Гейле. Они оба любили её, она это знала, но не могла искренне любить их в ответ так, как они того хотели. К ним она ощущала любовь иную — дружескую, братскую, глубокую. Но знание того, что, скорее всего, её родственной душой является кто-то из них, разъедало её суть. Из раза в раз она закрывала глаза, а в голове худшей насмешкой звучали фразы Хеймитча.
У неё перехватило дыхание.
Это не могло быть правдой, реальностью, это её болезненный бред, вызванный глубинным страхом смерти. Китнисс с надрывным отчаянием желала прогнать его образ из своих мыслей, искоренить воспоминания обо всех моментах их взаимодействия, обо всех разговорах, взглядах и о фантастическом совпадении мышления — потому что этого не может быть, этого просто не может быть, он точно не любит её, а она не собирается проникаться чувствами к нему.
Её накрыла истерика, со спазмами в горле и дрожью в руках, но без слёз. Китнисс медленно сползала по стене, вцепляясь в свои волосы и запоздало понимая, что не хочет умирать прямо сейчас. Только не так, только не из-за грёбаной ошибки вселенной, именуемой системой соулмейтов.
В момент наивысшего напряжения нервной системы, когда ей казалось, что прямо сейчас вихрь эмоций попросту разорвёт её на части, оставляя лишь осколки от полноценной Китнисс Эвердин, перед глазами вспыхнуло воспоминание, о существовании которого в недрах своей памяти она даже не догадывалась.
Тогда в Двенадцатом правила зима, и им с Питом предстоял Тур победителей. Каким-то чудом им удалось вытащить на улицу их ментора — но больше всего Китнисс поразило открытие, которое её рациональная часть приняла за обман зрения, разновидность галлюцинации: в неярком зимнем свете солнца Хеймитч смотрел на них обоих абсолютно синими глазами.
При искусственном освещении синий кобальт кажется серым.
Как море на подаренной Финником картине.
Китнисс зашлась истерическим смехом, разрывающим лёгкие. У неё оставались последние сорок секунд, а голоса в голове призрачным хором скандировали одно: «Скажи, скажи, скажи!»
«Хеймитч Эбернети!» — мысленно выкрикнула Китнисс, почувствовав, что из неё будто выкачали весь воздух. Победа или смерть.
Таймер на руке замер.
В голове Китнисс Эвердин настала тишина.
Комментарий к Кобальтовая синь (соулмейты)
…И, наверное, ещё винить можно радужку Вуди Харрельсона. Кто-нибудь ещё замечал, что у его Хеймитча в фильмах (особенно заметно в первом, мне кажется) ярко-голубые глаза?)
И на этом я прощаюсь с вами до февраля (логично, да😁). Части, скорее всего, будут выходить реже, но будут, а новый месяц мы с вами начнём с чего-то более милого, обещаю))
Всем спасибо за поддержку, она невероятно мотивирует и вдохновляет💙
========== Новые роли (постканон, ОЖП, ER) ==========
Комментарий к Новые роли (постканон, ОЖП, ER)
Вот у всех есть такой постканон, а у нас подобного почти что и нет. Надо исправить)
Она законченная неудачница. Именно к такому выводу пришла Мэллори Эбернети, сидя на подоконнике в самой тихой части школы. Занятия у учеников давно закончились, и в безлюдной тишине, не рискуя быть кем-либо замеченной, она с чистой совестью могла позволить слезам капать на обложку чёртовой тетради по физике.
Мама в её годы самостоятельно обеспечивала всю свою семью и несла ответственность за жизнь своей сестры и матери, а папа стал победителем одних из самых тяжёлых Голодных игр. В свои пятнадцать Мэллори могла гордиться разве что тем, что сумела родиться в семье крайне известных во всём Панеме личностей, да оценкой «D»{?}[«Слабо», аналог нашей тройки.] за зачёт, поставленной исключительно из жалости.
Осознав это, она заплакала ещё сильнее, испытывая сильное желание разорвать злосчастную тетрадку на мелкие клочки. Останавливала лишь мысль, что тетрадь ей ещё может пригодиться, и потому Мэллори оставалось злиться (на противную физику, зачёт и в первую очередь на саму себя) и смахивать щиплющие глаза слёзы.
Возможно, ей стоило подумать, как бы поступили на её месте родители. Мэллори на секунду зависла и шмыгнула носом. Мама бы, наверное, всё разнесла и всех вынесла, папа… В принципе, папа сделал бы то же самое, разве что чуть дипломатичнее. По крайней мере, поначалу. Мэл же хватило только на жалкие попытки собрать воедино знания и рассказать хоть что-нибудь.
Как оказалось, этого было чрезвычайно мало даже для «C»{?}[«Удовлетворительно», чуть лучше, чем «D», но тоже тройка.], а от позорной «F»{?}[«Неудовлетворительно», двойка.] её спас только генофонд. «Исключительно из уважения к вашим родителям…» — пронеслась мерзкая фраза из совсем недавнего прошлого. Сейчас Мэллори очень хотелось что-нибудь разбить.
Откинув назад голову, она прислонилась к стеклу, которое своей прохладой приятно контрастировало с разгорячённой головой и кровью Мэллори. Возвращаться домой не хотелось — ровно настолько, насколько не хотелось разочаровывать родителей. Они оба были великими людьми — и им досталась такая непутёвая дочь.
Спустя ещё десять минут непрерывной рефлексии в голове Мэл лениво всколыхнулась мысль о беспокойстве родителей. Её учебное время закончилось уже полтора часа назад, а она до сих пор не соизволила дать знать о себе. Телефон был выключен, и дозвониться до неё не представлялось возможным.