Девочка, раскрыв рот, слушала Пеппи, а Томми и Анника даже перестали жевать груши.
— У Хай-Шанга было столько детей, что он их и сосчитать не мог, — не унималась Пеппи. — Самого младшего звали Петер.
— Это китайского мальчика звали Петер? — усомнился Томми. — Не может быть!
— Вот и жена Хай-Шанга так говорила. Китайского ребенка нельзя называть Петер, — твердила она своему мужу. Но Хай-Шанг был невероятно упрям. Он хотел, чтобы его младшего сына звали Петер, и никак иначе. Он так разозлился, что сел в уголок, накрылся своими ушами и сидел там до тех пор, пока его бедная жена не уступила и не назвала мальчика Петером…
— Вот это да! — прошептала Анника.
— Петер был самым избалованным ребенком во всем Шанхае и так капризничал во время еды, что мать его приходила в отчаянье. Вы ведь знаете, что в Китае едят ласточкины гнезда. И вот как-то раз мама наложила ему полную тарелку ласточкиных гнезд и кормила его с ложечки, приговаривая: «Ешь, Петерхен, это гнездышко мы съедим за папу!» Но Петер плотно сжимал губы и мотал головой. И когда Хай-Шанг увидел, как его младший сын ест, он так рассвирепел, что приказал не давать Петеру ничего другого, пока он не съест этого гнездышка «за папу». А я вам уже говорила, что Хай-Шанг умел настоять на своем. И вот это гнездо стали варить Петеру каждый божий день с мая по октябрь. Четырнадцатого июля мать попросила Хай-Шанга дать Петеру две тефтельки. Но отец был неумолим.
— Все это глупости, — сказала вдруг чужая девочка.
— Вот именно, буквально эти слова и произнес Хай-Шанг, — подтвердила Пеппи, нимало не смутившись. «Все это глупости, — сказал он, — мальчик может съесть это ласточкино гнездо, надо только сломить его упрямство». Но когда Петеру предлагали гнездо, он только сжимал губы.
— Как же этот мальчик жил, если он ничего не ел с мая по октябрь? — удивился Томми.
— А он и не жил. Он умер восемнадцатого октября — «из чистого упрямства», как сказал его отец. Девятнадцатого его похоронили. А двадцатого октября прилетела ласточка и снесла яйцо в то самое гнездо, которое все еще лежало на столе. Так что гнездо это пригодилось, и никакой беды не случилось, — радостно закончила Пеппи.
Затем она подозрительно посмотрела на девочку, которая в растерянности стояла на дороге.
— У тебя какой-то странный вид, — сказала Пеппи. — Уж не думаешь ли ты, что я вру? А ну-ка признавайся! — И Пеппи угрожающе подняла руку.
— Да нет, что ты… — испуганно ответила девочка. — Я вовсе не хочу сказать, что ты врешь, но…
— Значит, по-твоему, я не вру… — перебила ее Пеппи, — а ведь на самом-то деле я вру, да еще как! Плету, что в голову взбредет. Неужели ты вправду думаешь, что мальчик может прожить без еды с мая по октябрь? Ну еще три-четыре месяца куда ни шло, но с мая по октябрь — это уже глупости. И ты прекрасно понимаешь, что я вру. Так что же ты позволяешь вбивать себе в голову всякую белиберду?
Тут девочка быстро пошла по улице и ни разу не обернулась.
— До чего же люди доверчивы! — сказала Пеппи, обращаясь к Томми и Аннике. — Не есть с мая по октябрь! Подумать только, какая глупость!
И она крикнула вдогонку девочке:
— Нет, мы не видели твоего папы. За весь день мы не видели ни одного плешивого. А вот вчера мимо нас прошли семнадцать лысых… взявшись за руки!
Сад Пеппи и в самом деле был очень красив. Конечно, нельзя сказать, что за ним хорошо ухаживали, но его украшали прекрасные газоны, которые давно уже никто не подстригал, а старые розовые кусты гнулись под тяжестью белых, красных и чайных роз. Может, это были и не самые изысканные сорта роз, но пахли они превосходно. Там росли фруктовые деревья и, что самое ценное, несколько старых ветвистых дубов и вязов, на которые так легко взбираться.
А вот в саду у Томми и Анники с деревьями для лазания дело обстояло из рук вон скверно, да и к тому же мама всегда боялась, что дети упадут и разобьются. Поэтому им за свою жизнь так и не довелось полазить по деревьям. И вдруг Пеппи сказала:
— Давайте заберемся на этот дуб!
Томми пришел от этой идеи в такой восторг, что тут же спрыгнул с калитки. Анника поначалу была несколько смущена предложением Пеппи, но когда увидела, что на дереве много сучков, за которые можно ухватиться, решила тоже попробовать. На высоте нескольких метров над землей ствол дуба раздваивался, образуя что-то вроде шалаша. Вскоре вся троица уже сидела в этом шалаше, а над их головами дуб раскинул зеленой крышей свою могучую крону.