Квартирка ей понравилась. Особенно понравился высокий потолок и трехметровые, до потолка, окна. А терраса… Ах, терраса! Моря нет, его не видно, но оно где-то рядом, дразнит и манит запахами, радуя сознание своей близостью. Светло, хорошо. И, главное, ничего лишнего. Монашеская простота и строгость: стол, четыре стула, диван, постель на мезонине. Удивительно! Насколько ей помнится, в Париже у тетки было сплошь хламье, накопленное десятилетиями, и ничегошеньки не выбрасывалось. Это у них тоже в роду — бережное отношение к вещам. Куда ж все подевалось? Она подыскивала слова, чтобы выразиться поделикатнее.
— А ты из Парижа, что, ничего не привезла?
— Все на свалку! гордо заявила тетка. — Переезд это еще и генеральная уборка. Зачем везти старые вещи в новую жизнь?
Действительно, зачем? Вроде, ни к чему. Ну и тетка!
Единственное украшение белых стен, — четыре панно, два по бокам и еще два в глубине. Четыре фотографии. Четыре балконные решетки в натуральную величину, солнечные, яркие, причем все разные — и цветом, и узором.
— А это что?
— Решетки.
— Вижу, что решетки. А зачем?
— Так, для дизайна.
— Для дизайна, тупо повторила она, со смешанным чувством удивления и досады.
Старая женщина устроила себе модное жилье, и дизайн, как она выразилась, был на редкость удачным. Огромные фотографии раздвинули стены сорокаметровой квартиры до бесконечности.
— А фото чьи?
— Мои.
Она молча взглянула на тетку. Разве та увлекалась фотографией?
— С цифровым аппаратом стало легко. — Сказала, вроде извиняясь. — Теперь все фотографируют.
— Да, это верно. Все.
Ей и в голову бы не пришло снимать балконы. А получилось здорово. Оказывается, у тетки есть глаз. А об этом никто не знал. Она, может, и сама об этом не догадывалась. И только сейчас открыла.
— В Париже решетки на балконах тоже красивые, сказала просто так, чтобы что-то сказать.
— Мне в Париже некогда было головы поднять. А сюда переехала, посмотрела — и ахнула. Прелесть какая! Стала фотографировать… Потом еще… По нескольку раз приходится в Безье ездить, один и тот же балкон снимать…
— А по нескольку раз-то зачем?
— Ну как же! Белье развешано, мешает… Или утром балкон в тени, не то… А придешь к вечеру — он весь горит…
На столике лежали еще фотографии, поменьше, — решетки, решетки…
— А это куда?
— На выставку. В мэрии будет весной фотовыставка. Не только моя, конечно.
Жил человек рядом, вроде незаметный, а в нем была искорка. И разгорелась. Приятно за тетку. И немного завидно.
— Напиши, когда вернисаж, приеду.
Сказала, понимая, что приедет вряд ли: весна — время отчетов и балансов, не до чего.
Террасу заливал апельсиновый свет. Она не стала больше выходить, отложив купание до утра. Сидела в нагретом шезлонге и думала: вот она на море, завтра окунется, а потом еще целый день солнца, тепла и блаженного безделья. И квартирка хорошая. С дизайном. И еще думала о том, что у бездетной тетки она единственная племянница и рано или поздно квартирка перейдет к ней. Так что она сидела на террасе, разминая пальцами и нюхая сухие колоски отцветшей лаванды, которая росла тут же, в эмалированном горшке, как на своей.
После утреннего купания она исходила все вдоль и поперек, за полчаса. Смотреть было не на что. Мертвый сезон. На безлюдной торговой улочке с опущенными железными завесами, в единственном открытом бутике долго мерила кофточки, наслаждаясь искусственной прохладой, в конце концов купила одну, белую, хлопчатую, с глубоким вырезом, — по возвращении в Париж сразу в шкаф, до следующего лета. Развлекла скучающую продавщицу, поболтав с ней о жаре и о том, как шла торговля. Такой жары в октябре старожилы не помнили лет пятьдесят. Но внезапная жара не вернула покупателей, не сезон.