Теперь им владело страстное желание — бежать, покинуть этот дом, который стал ему чужим, бежать от этих людей, которых связывали с ним лишь едва уловимые нити. И ему хотелось уехать тотчас же, все равно куда, так как он чувствовал, что все кончено, что он не может больше оставаться с ними, что он по-прежнему невольно мучил бы их уже одним своим присутствием и что они обрекли бы его на непрестанную, невыносимую пытку.
Жан разговаривал с Роланом, рассказывал что-то. Пьер пропускал мимо ушей его слова и не вникал в их смысл. Но ему почудилась какая-то нарочитость в голосе брата, и он наконец заставил себя прислушаться.
Жан говорил:
— Это будет, по-видимому, самое красивое судно во всем флоте. Водоизмещением в шесть тысяч пятьсот тонн Оно пойдет в первое плаванье через месяц.
Ролан удивлялся:
— Уже! А я думал, что его этим летом еще не спустят на воду.
— Работы ускорили, чтобы уйти в первый рейс еще до осени. Сегодня утром я заходил к доктору Компании и беседовал с одним из директоров.
— А-а! С кем же?
— С господином Маршаном, личным другом председателя правления.
— Вот как, ты с ним знаком?
— Да. Кроме того, у меня была к нему небольшая просьба.
— Ага! Значит, ты смог бы устроить, чтобы я подробно осмотрел» Лотарингию «, как только она войдет в порт?
— Конечно, ничего нет легче.
Жан явно мялся, подыскивая слова, не зная, как перейти к дальнейшему. Он продолжал:
— Надо сказать, что жизнь, которую ведут на этих океанских пароходах, не лишена приятности. Больше половины времени проводят на суше в двух великолепных городах — Нью-Йорке и Гавре, остальное же время — море, среди очень милых людей. Можно даже заводить там знакомства среди пассажиров, весьма интересные и очень полезные для будущего, да, да, очень полезные. Подумать только, что капитан, экономя на угле, может заработать двадцать пять тысяч франков в год, если не больше…
Ролан произнес:» Здорово! — и присвистнул, что свидетельствовало о глубоком его уважении к сумме и к капитану.
Жан продолжал:
— Судовой комиссар получает около десяти тысяч жалованья, а врач до пяти тысяч, не считая квартиры, стола, освещения, отопления, услуг и так далее и так далее. В общей сложности, по крайней мере, тысяч десять. Весьма и весьма недурно!
Пьер поднял голову, встретился с братом глазами — и понял.
Немного погодя он спросил:
— А очень трудно получить место врача на океанском пароходе?
— И да и нет. Все зависит от обстоятельств и от протекции.
Наступило длительное молчание, потом Пьер продолжал:
Так «Лотарингия» уходит в будущем месяце?
— Да, седьмого числа.
И снова наступило молчание.
Пьер размышлял. Конечно, все разрешилось бы само собой, если бы он уехал врачом на этом пароходе. А что будет дальше — покажет время: он может и бросить эту службу. Пока же он будет зарабатывать себе на жизнь, не одолжаясь у родителей. Позавчера ему пришлось продать свои часы, теперь он уже не попросит денег у матери! Значит, у него не оставалось никакого выхода, кроме этого, никакого средства есть другой хлеб, кроме хлеба этого дома, где он не мог больше жить, никакой возможности спать в другой постели, под другой кровлей. И он сказал нерешительно:
— Если бы это было возможно, я охотно уехал бы на «Лотарингии».
Жан спросил:
— Что же тут невозможного?
— Я никого не знаю в Океанском пароходстве.
Ролан недоумевал:
— А все твои великие планы, твоя карьера? Как же с ними?
Пьер негромко ответил:
— Иногда нужно идти на жертвы и отказываться от самых заветных надежд. Впрочем, это только начало, только средство сколотить несколько тысяч франков, чтобы затем устроиться.
Отец тотчас же согласился с его доводами:
— Это верно. За два года ты сбережешь шесть-семь тысяч франков, и, если их хорошо поместить, ты можешь далеко пойти. Как ты думаешь, Луиза?
Она тихо, чуть слышно ответила:
— Я думаю, что Пьер прав.
Ролан воскликнул:
— Ну, так я поговорю об этом с господином Пуленом, я с ним хорошо знаком! Он — судья в коммерческом суде и ведет дела Компании. Кроме того, я знаю еще господина Леньяна, судовладельца, который дружит с одним из вице-председателей.
Жан спросил брата:
— Если хочешь, я сегодня же позондирую почву у господина Маршана?
— Пожалуйста.
Подумав немного, Пьер продолжал:
— Может быть, лучше всего будет написать моим бывшим учителям в Медицинской школе; они были ко мне очень расположены. На эти суда нередко попадают круглые невежды. Благоприятные отзывы профессоров Ма-Русселя, Ремюзо, Флаша и Боррикеля решат дело быстрей всяких сомнительных рекомендаций. Достаточно будет предъявить эти письма правлению через твоего приятеля, господина Маршана.
Жан горячо одобрил это:
— Блестящая, просто блестящая мысль!
И он уже улыбался, успокоенный, почти довольный, уверенный в успехе; долго огорчаться было не в его характере.
— Напиши им сегодня же, — сказал он.
— Непременно… Сейчас же этим займусь. Я сегодня не буду пить кофе, у меня что-то нервы разгулялись.
Он встал и вышел. Жан повернулся к матери:
— А ты, мама, что делаешь сегодня?
— Право, не знаю… Ничего…
— Не хочешь ли зайти со мной к госпоже Роземили?
— Да… хочу… да…
— Ты же знаешь… я сегодня непременно должен быть у нее.
— Да… да… верно.
— Почему непременно? — спросил Ролан, по обыкновению, не понимая того, что говорилось в его присутствии.
— Потому что я обещал.
— Ага, вот что. Тогда другое дело.
И он принялся набивать трубку, а мать и сын поднялись наверх, чтобы надеть шляпы.
Когда они очутились на улице, Жан предложил:
— Возьми меня под руку, мама.
Раньше он никогда этого не делал: у них была привычка идти рядом. Но она согласилась и оперлась на его руку.
Некоторое время они шли молча. Потом он сказал:
— Видишь, Пьер охотно согласился уехать.
Она прошептала:
— Бедный мальчик!
— Почему бедный? Он отлично устроится на «Лотарингии».
— Да… знаю, но я думаю о другом…
Она молчала, опустив голову, идя в ногу с сыном в глубокой задумчивости; потом промолвила тем особенным тоном, каким подводят итог долгой и тайной работе мысли:
— Какая мерзость — жизнь! Если когда-нибудь и выпадет тебе на долю немного счастья, то насладиться им — грешно, и после за него расплачиваешься дорогой ценой.
Он Прошептал чуть слышно:
— Не надо больше об этом, мама.
— Разве это мыслимо? Я только об этом и думаю.
— Ты забудешь.
Она еще помолчала, потом прибавила, тяжело вздохнув:
— Ах, как бы я могла быть счастлива, если бы вышла замуж за другого человека!
Теперь она чувствовала озлобление против Ролана; она винила в своих грехах, в своем несчастье его уродство, глупость, простоватость, тупоумие, вульгарную внешность. Именно этому, именно заурядности этого человека она обязана тем, что изменила ему, что довела до отчаяния одного из своих сыновей и сделала другому сыну мучительнейшее признание, от которого исходило кровью ее материнское сердце.
Она прошептала:
— Как ужасно для молодой девушки выйти замуж за человека вроде моего мужа!
Жан не отвечал. Он думал о том, кого до сих пор считал своим отцом, и, быть может, смутное представление об убожестве старика, давно уже сложившееся у него, постоянная ирония брата, высокомерное равнодушие посторонних, вплоть до презрительного отношения к Ролану их служанки, уже подготовили его к страшному признанию матери. Ему не так уж трудно было привыкнуть к мысли, что он сын другого отца, и если после вчерашнего потрясения в нем не поднялись негодование и гнев, как того боялась г-жа Ролан, то именно потому, что он уже издавна безотчетно страдал от сознания, что он сын этого простоватого увальня.