Период второй Реставрации – эпоха блестящего рас цвета французской прессы. Несмотря на существование газетной цензуры и все усердие ее начальника Вильмена, печать становится в эту пору настоящей руководительницей общественного мнения. Сам Людовик XVIII нередко защищал свои проекты на столбцах газет и бывал очень доволен, когда узнавали его «изысканное» перо. Выдающиеся органы этого времени: «Journal des Débats», «Quotidienne», «Drapeau blanc», «Conservateur», «Constitutionnel», «National» и «Minerve». «Journal des Débats» был сторонником роялистов, но без крайностей, с искренней преданностью конституционной хартии. В этом же роде был «Консерватор», где работали, между прочим, Шатобриан и Ламеннэ. В «Белом знамени» и «Ежедневнике» группировались реакционеры. «Национал» был органом либералов, здесь сотрудничали Тьер и Минье. Но самой страстной и неумолимой в своей полемике была оппозиционная «Минерва». В числе своих сотрудников она считала Курье, Бенжамена Констана и Беранже. В 1818 и 1819 годах Беранже поместил здесь целый ряд песен, среди которых отличались особенной резкостью «Священный союз» и «Миссионеры», а «Дети Франции» – неподражаемой силою искреннего пафоса. Не нужно быть французом, чтобы представить себе впечатление, которое должны были производить эти «Дети Франции», Франции, только что пережившей всю горечь унижения:
Никогда патриотическое чувство не находило более трогательного выражения!.. Номера, содержавшие песни Беранже, всегда расходились в громадном количестве экземпляров. В 1819 году издатели предложили поэту принять участие в их прибылях, но он отказался.
Все знали уже в эту пору, куда были направлены симпатии Беранже. Правительственные органы считали его своим опаснейшим противником; что касается его университетского начальства, то оно терпело поэта лишь благодаря покровительству Ройе-Коллара, в то время президента комиссии по народному просвещению. Однако Беранже было заявлено, что новое издание его песен повлечет за собою лишение места. Тем не менее он продолжал печатать их в «Миневре» и в то же время готовил к изданию второе собрание своих произведений. Он писал очень медленно, в год не более шестнадцати песен, ему стоило поэтому немало труда и времени набрать их значительное количество. Писатель-гражданин, он был в то же время чрезвычайно строг к своим работам в отношении их стиля.
Второй том был напечатан в октябре 1821 года. Беранже знал, что с выходом этого тома он лишится места, но решил не останавливаться перед угрозой. Среди представителей оппозиции господствовал разлад, песни Беранже должны были сплотить их в одно целое, тем более что автор предвидел судебное преследование. Книга печаталась у Фирмена Дидо в кредит, так как друзья обещали поэту значительное число подписчиков. Тем не менее Беранже почти испугался, когда вышло это издание, налагавшее на него долг в 15 тысяч франков. Но опасения поэта были напрасны, книга разошлась чрезвычайно быстро, и по уплате долга у писателя оказалась сумма в 32 тысячи франков, почти колоссальная, как он думал.
8 декабря 1821 года Беранже предстал перед королевским судом. Обвинение опиралось на шестнадцать песен: «Вакханка», «Моя бабушка», «Марго» считались оскорблением нравственности; «Благодарственная молитва эпикурейца», «Нисхождение в ад», «Мой духовник», «Капуцины», «Приходские певчие», «Миссионеры», «Добрый Бог» и «Смерть короля Христофора» – оскорблением религии; «Принц Наваррский», «Простуда», тот же «Добрый Бог» и «Белая кокарда» – оскорблением королевской особы, а «Старое знамя» – призывом к ношению недозволенного знамени, – всего четыре обвинительных пункта.
С восьми часов утра все коридоры суда были переполнены любопытными. Избранная публика с трудом пробиралась в зал заседания. Тут были герцог Брольи, барон де Сталь, депутат эрского департамента Дюпон, представители магистратуры, множество дам и адвокатов в нарядах своего сословия. Все возраставшая толпа любопытных с невероятным шумом, ломая всякие преграды, ворвалась на конец в стеклянную галерею, служившую вестибюлем, а за тем в зал заседаний. Невозможно было представить себе, каким образом попадут в этот зал не только суд и присяжные, но и сам обвиняемый. Беранже в течение часа пробивался сквозь густую толпу, говоря, как известный преступник из анекдота на своем пути к виселице: «Господа, без меня не могут начать». Ему пришлось даже поспорить с жандармом, не желавшим пропускать обвиняемого, конечно, по недоразумению. Председатель суда Ларриё и советник Коттю, чтобы добраться до своих кресел, должны были воспользоваться окном. Наконец около полудня заседание открылось. Делу Беранже должно было предшествовать разбирательство дела о краже, но, за невозможностью ввести в зал одного важного свидетеля, это последнее было отложено. После опроса подсудимого Беранже о его имени, фамилии и звании – отставной канцелярский служитель министерства народного просвещения – был прочитан обвинительный акт, содержавший полные тексты «предосудительных» песен. Слово было дано генеральному адвокату Маршанжи. «Господа присяжные! – начал он свою речь. – Во Франции песня пользуется некоторого рода привилегией. Из всех видов поэтических произведений непристойность прощается ей охотнее, чем другим. Дух нации покровительствует ей, а любовь к веселью оправдывает. Спутницы радости, как она, скоропреходящие, эти легкие рифмы, казалось, вовсе не были способны сделаться оружием злорадства, и со времен Юлия Цезаря до кардинала Мазарини государственные люди очень мало опасались тех, которые пели… Такова песня или, лучше, такова была песня у наших отцов, потому что, по прошествии веков, когда во Франции умели еще смеяться, это испорченное дитя Парнаса эмансипировалось чрезвычайно странно. Благодаря безнаказанности, которою она пользовалась не один раз во время наших общественных волнений, враги порядка привлекли ее на свою сторону, согрели ее своим жаром и сделали пособницей бунта, выражением самых дерзких речей. С тех пор нечестивый сарказм сменил ее наивную веру, убийственная вражда вытеснила смех простодушной критики. Оскорбительные куплеты, при громе хохота, стали сыпаться на предметы нашего почтения и ободрять все крайности анархии: муза народных песен превратилась в одну из фурий наших общественных неурядиц…»
В этом стиле была составлена от начала до конца вся речь генерального адвоката. Оставляя в стороне вполне понятный пафос Маршанжи, следует признать его речь прекрасной характеристикой общественного значения произведений Беранже. Со своей стороны, защитник под судимого Дюпен-старший исходил из положения, что Франция всегда была «монархией, ограниченной песнями». Беранже был недоволен Дюпеном. Ему не нравилось стремление адвоката умалить значение песен. «Я предпочел бы, – говорил он, – быть повешенным врагами, чем утопленным руками друзей…» Большинство судей относилось к поэту вполне благосклонно. Однако присяжные обвинили Беранже. Три месяца тюремного заключения и пятьсот франков штрафа должны были охладить строптивую музу поэта. Во время процесса он чувствовал себя как нельзя лучше, отнюдь не в качестве жертвы, и пока он сидел на скамье подсудимых, в зале заседаний передавалась из рук в руки его новая песня «Прощание с деревней».
Беранже отбывал наказание в тюрьме Сен-Пелажи, в той самой камере, где незадолго перед тем сидел его коллега по «Минерве» Курье. Дни заключения он провел чрезвычайно весело. Весь Париж, говоря об интеллигентных кружках столицы, спешил засвидетельствовать ему свое уважение. То же самое делала остальная Франция: поэта осаждали письмами и даже вещественными знаками любви вроде дичи, вина и прочего. «Тюрьма испортила меня!» – шутил Беранже, покидая место своего заключения. До бесплатного помещения в Сен-Пелажи он квартировал в каморке почти без мебели, вроде той, о которой говорится, что она с Богом не спорит («Наша горница – с богом не спорница»). Зимою в комнате поэта царил такой холод, что замерзала вода в умывальнике, а когда ему приходила охота писать, обыкновенно в долгие зимние ночи, чтобы спастись от стужи, он заворачивался в старое одеяло.