Любимый покидая край,
В минуты первые изгнанья
Промолвил Кошут: «Не прощай,
Страна моя, но до свиданья!»
«О Гёргей, — молвил он, — в тебе
Не друга видел я, но брата.
Не ты ли в нашей был борьбе
Моим соратником когда-то?
Но с бранных ты ушел полей,
Ни в чем врагу не прекословя.
Иль золото тебе милей
За родину пролитой крови?»{249}
Любимый покидая край,
В минуты первые изгнанья
Промолвил Кошут: «Не прощай,
Страна моя, но до свиданья!»
Потом вершинам дальним гор
И крепостям, в Дунай смотрящим,
Познавшим гибель и позор,
Он крикнул голосом звенящим:
«О преданный врагам оплот,
О замок воли мой вчерашний!
Сюда приду я через год
Поднять из праха эти башни!»
Любимый покидая край,
В минуты первые изгнанья
Промолвил Кошут: «Не прощай,
Страна моя, но до свиданья!»
Смерть и тоска с тех пор царят
В полях страны несчастной этой.
Там виселицы встали в ряд,
На них висят еще скелеты.
Но Кошут жив. Свободен он,
Как речь его к дворцам и селам.
Чей лик еще был осенен
Таким высоким ореолом?
Любимый покидая край,
В минуты первые изгнанья
Промолвил Кошут: «Не прощай,
Страна моя, но до свиданья!»
Он в Турции нашел приют,
Бежав от Австрии кровавой,
Но все просторы мира ждут
Героя, вскормленного славой.
Уже особый пакетбот
Ему Америка готовит,
Париж его с восторгом ждет,
Молва повсюду славословит.
Любимый покидая край,
В минуты первые изгнанья
Промолвил Кошут: «Не прощай,
Страна моя, но до свиданья!»
Не забывайте, короли:
Тот, кто идет путями чести,
Без подданных и без земли,
Дороже стоит всех вас вместе.
Бессмертен изгнанный герой.
И только тот милей народу,
Кто спит сейчас в земле сырой,
Погибнув в битве за свободу.
Любимый покидая край,
В минуты первые изгнанья
Промолвил Кошут: «Не прощай,
Страна моя, но до свиданья!»
Страна неистовых коней,
Где ток токайского струится!
Пройдет еще немного дней —
К тебе свобода возвратится.
Седлай лихого скакуна
И в чашу влей в минуты эти
Священной крови, не вина —
Ведь Кошут есть еще на свете!
Эжезипп Моро
Перевод В. Портнова
На кладбище, на Монпарнасе,
Где время копит мертвецов,
Как будто хочет в одночасье
Наполнить сундуки скупцов,
Есть неприметная могила,
Ее мы сердцем узнаем:
Здесь то, что памятно и мило,
Напето будет соловьем.
Вот имя, музе дорогое!
В глуши, где от цветов пестро,
Под низкой каменной плитою
Спит Эжезипп Моро.
Без матери по жизни серой
Брести досталось сироте, —
И, нищий, как во дни Гомера,
Он измельчал бы в суете,
Когда бы пел для корки хлеба
Той сытой и хмельной гурьбе,
Которая сиянье неба
Считает вызовом себе.
Вот имя, музе дорогое!
В глуши, где от цветов пестро,
Под мшистой каменной плитою
Спит Эжезипп Моро.
Он испытал любовь и горе,
И, что сильней, не ведал сам.
И, двум враждебным темам вторя,
Разбилось сердце пополам,
И юная душа, ломая
Двойные кандалы свои,
Рванулась в синий купол рая,
А прах сокрыла глубь земли.
Вот имя, музе дорогое!
В глуши, где от цветов пестро,
Под скромной каменной плитою
Спит Эжезипп Моро.
Как дерево с корой недужной
Цветет, но не дает плода,
Его мечты всходили дружно,
Не исполняясь никогда.
Но песня пела, как девчонка,
Подруга птиц, сестра полей,
Вульзи, крестьянская речонка,{251}
Звенела и журчала в ней.
Вот имя, музе дорогое!
В глуши, где от цветов пестро,
Под грубой каменной плитою
Спит Эжезипп Моро.
Как Бернс, играл он на свирели,
Как Персий, был творцом сатир.
Мы без него осиротели,
И опустел наш тесный мир.
Его спокойное презренье
Будило сонные сердца, —
Негромкое стихотворенье
Наотмашь било подлеца.