Работа с Герти шла медленно, а незапланированные паузы, которые она то и дело брала, чтобы докопаться до истины, мешали актерам сыграться. «Если она и дальше будет продолжать в таком духе, — подумал Перегрин, — то доведет себя до изнеможения, но публика не оценит се жертвы».
Что до Маркуса Найта, то от него уже исходили опасные сигналы грядущего взрыва. Его смиренность напоминала предгрозовое затишье, но Перегрин счел за благо делать вид, что ничего особенного не происходит.
Впрочем, пока Марко вел себя на удивление мирно, и Перегрин старался не замечать маленькой жилки, бившейся на его шее.
«Кто это там…»
Когда снова дошли до реплики Герти, она прокричала ее из-за кулис без всякого выражения и с явной неохотой.
— Боже праведный на небесах! — взревел вдруг Маркус Найт. — Сил больше нет терпеть! Что, скажите мне ради всех святых мучеников, я должен делать? С кем я живу, с ведьмой или с безмозглой голубицей? Уважаемый автор и режиссер, талант и опыт подсказывают мне, что сейчас наступает важный момент. Мне нужна подпитка, о господи, подпитка, меня нужно подвести к реплике. Я должен показать, каков я есть. Меня нужно задеть за живое. И черт побери, я задет, но чем! — Он шагнул к двери, за которой стояла Герти Брейси, и распахнул ее настежь. Герти выглядела одновременно испуганно и решительно. — Кудахтаньем курицы-наседки! — прорычал Марко ей прямо в лицо. — Что вы за актриса, милочка? И женщина ли вы? Неужели никто не бросал вас, не смеялся над вашими чувствами? Неужели вам неведомо, какая черная злоба терзает душу покинутой женщины?
Где-то в первых рядах зрительного зала раздался смех Гарри Гроува. Его смех нельзя было спутать ни с чьим другим — легкий, веселый, издевательский, очень заразительный, но, конечно, не для того, кто его вызвал. К несчастью, оба, и Найт, и Гертруда Брейси, приняли насмешку на свой счет, хотя и по совершенно противоположным причинам. Найт резко развернулся на каблуках, подошел к краю сцены и прорычат во тьму зала: «Кто смеется? Покажитесь! Я требую!»
Смех стал еще громче и выше по тону, а затем невидимый и явно довольный Гарри Гроув произнес:
— О боже, какое зрелище. Король дельфинов в ярости.
— Гарри, — Перегрин повернулся спиной к сцене, тщетно пытаясь разглядеть обидчика, — ты профессиональный актер, и тебе должно быть отлично известно, что твое поведение непростительно. Я вынужден просить тебя извиниться перед труппой.
— Перри, милый, перед всей труппой или только перед Герти, которая якобы никогда не испытывала терзаний покинутой женщины?
Прежде чем Перегрин успел ответить, на сцену выскочила Гертруда и стала бешеным взглядом рыскать по залу. Когда ей удалось засечь Гроува в задних рядах партера, она вперила в него указательный палец и разразилась тем душераздирающим криком, которого от нее никак не могли добиться на репетиции: «Это преднамеренное оскорбление!» Затем ударилась в слезы.
Далее события приняли оборот, непостижимый для человека, непосвященного в обычаи профессионального театра. Найт и мисс Брейси внезапно стали союзниками. Только что нанесенные друг другу обиды были забыты, словно их и не было. Оба действовали в полном единении: Гертруда посредством жалобных жестов взывала к справедливости, Маркус отвечал ей полным пониманием. Она рыдала. Он целовал ей руку. С проворностью артистов варьете они повернулись к залу и одновременно приставили к глазам руки козырьком, словно исполняли шутливый матросский танец. По центральному проходу веселой походкой шел Гроув.
— Я приношу свои извинения, — сказал он, — Маркусу, Герти и всем. Мне действительно очень жаль, и я готов выразить свои сожаления, приняв любую из известных мне семнадцати скорбных поз. Сейчас я отправлюсь за кулисы, и пусть меня там сожрет червь раскаяния. Можно ли от меня требовать большего? Вы мне все равно не поверите, если я скажу, что не вы рассмешили меня и что такое больше не повторится. Но я готов на все, чтобы заслужить ваше прощение.
— Уймись, — вмешался Перегрин, стараясь говорить с несвойственной ему начальственной строгостью. — Ты и в самом деле отправишься сейчас за кулисы и останешься там до тех пор, пока не понадобишься. В перерыве я поговорю с тобой. А пока не желаю ни видеть, ни слышать тебя до твоего выхода на сцену. Понятно?
— Мне очень жаль, — спокойно ответил Гроув. — Правда. — И он отправился за кулисы через ту самую дверь, которой в свое время воспользовался мистер Кондукис, когда вытаскивал Перегрина из ямы.
— Марко и Герти, — воззвал Перегрин, и оскорбленные актеры хмуро взглянули на него, — надеясь на ваше великодушие, я прошу у вас то, чего не имею права просить. Я надеюсь, вы забудете об этом достойном сожаления инциденте, словно его никогда и не было.
— Или этот человек, или я. Никогда за все мое существование на профессиональной сцене…
Найт продолжал бушевать. Гертруда слушала с мрачным одобрением, поправляя грим. Остальные вели себя тихо, как мышки. В конце концов Перегрину удалось добиться перемирия, и они снова начали с фразы «Кто это там бредет вприпрыжку по аллее?»
Ссора удивительным образом привела к желаемому результату. Гертруда, в душе которой, видимо, произошел процесс эмоционального переключения, выдала свою закулисную реплику со всей злостью законченной стервы.
— Но, дорогой, — взмолилась Дестини Мед несколькими минутами позже, пожирая Перегрина огромными черными глазами. — Вприпрыжку? Я? В первое мое появление на сцене? Неужели это необходимо? Ведь это же выход! И вприпрыжку!
— Дестини, лапочка, ничего не поделаешь, он сам ее так описывал.
— Кто?
— Шекспир, дорогая. Она ходила вперевалку, задыхаясь, лицо ее бледнело, на нем вздувались вены, а глаза едва не вываливались из орбит.
— Как странно.
— Дело в том, что все это ему казалось чрезвычайно сексуально привлекательным.
— Я не понимаю, как я смогу быть сексуальной, если буду скакать на одной ножке, пыхтеть и сопеть, как кит. Нет, правда.
— Дестини, послушай, у него есть строчки о том, как он ее увидел впервые. Она шла по улице, хромая, тяжело дыша, но он в этом несовершенстве увидел победительную силу. Вот поэтому я заставил ее свалиться с лошади и пойти вприпрыжку по аллее.
— Он был немного не в себе?
— Разумеется, нет, — вмешался Маркус.
— Ну, я просто так спросила. Перчатки и все прочее…
— Послушай, дорогая, вот ты входишь, смеющаяся, запыхавшаяся…
— И прыгаю. Нет, честное слово!
— Хорошо, — сказал Маркус. — Мы все понимаем, что ты хочешь сказать, но послушай. Ты выглядишь великолепно. Бледность и румянец поочередно сменяют друг друга, грудь высоко вздымается. У него были совершенно нормальные реакции. Ты ошеломила его, разве ты не понимаешь? Ты ошеломила меня.
— Прыжками?
— Да, — раздраженно ответил Маркус. — Как и всем остальным. Давай, дорогая, не упрямься, твой выход.
— Дестини, милая, — сказал Перегрин, — ты в бархатном платье с глубоким декольте, маленькой шляпке с пером и мягких туфельках, и ты прекрасна, прекрасна. Молодой доктор Холл вышел, чтобы помочь и поддержать тебя. Чарльз, поди возьми ее под руку. Да, вот так. Постарайся не стеснять ее движений. Теперь дверь открывается, и мы видим тебя. Великолепно! Ты стоишь в потоке света. И он видит тебя. Шекспир то есть. И ты говоришь. Ты поняла, Дестини, да? Ты говоришь… Давай, дорогая.
«Я пришла нарушить ваше уединение, господин Шекспир, перескочив через порог, как скворец».
— Хорошо, и ты сразу поняла, что поймала его.
— Поймала?
— Зацепила.
— Я должна это показать?
— Да. Ты довольна. Ты знаешь, что он знаменит, и хочешь похвалиться им перед В. Х. Марко, ты выходишь вперед, тебя вынудили, и предлагаешь помощь. Ты смотришь на нее. А ты, Дестини, идешь к нему, спотыкаешься, едва не падаешь и прижимаешься к нему. Он ужасно, ужасно спокоен. Так, Марко, так. Изумительно. А ты, Дестини, дорогая, просто молодец. Молодец. Это именно то, что нам нужно.