– Помогите! Помогите им, молю Аллахом! – Что есть сил, кричал Аббас навстречу игривым переливам.
Свет заключил его в свои объятья. Сильная боль в голове и темнота…
Караван возвращался в брезентовую гавань, изрешечённые свинцом корабли пустыни, потрёпанные беспощадным огненным штормом, в восходящих потоках раскалённого воздуха поднимали вверх клубы пыли. К полудню вошли в палаточный городок. Чёрный туман не щадил никого. В автобусах царила тишина, беспомощности и горя. Лишь две машины шли своим ходом, ещё четыре тащили на жёсткой сцепке два бтра – вести автобусы было некому.
Седовласый доктор упал на колени, схватившись за сердце. Но уже через несколько секунд вскочил, скомандовав стоящему рядом окаменевшему солдату развернуть ещё две палатки для раненых. Но они не потребовались, мертвых было больше. Подбежав к автобусу, в который посадил Аббаса с семьёй, запрыгивая в открытую дверь, седовласый доктор ожидал увидеть что угодно, но только не это.
У ступеней его встретил грузный мужчина, виновато обративший последний взор в салон, на нём не осталось живого места: грудь, живот и правый бок изрешетил свинец. На сиденье со стороны левой руки две девочки лет пяти и шести покорно склонили головы, на плечи матери, застыв в вечном покое. Справа трёхлетний малыш трепетно жался к окоченевшему безжизненному телу, закрывшему его от пуль, он просидел в её объятьях до утра, но так ничего и не понял, мать не шевельнулась ни разу, страшная рана зияла с другой стороны головы. Искры жизни покинули автобус ещё ночью, полосатые краски аляповатых нарядов окрасились в багровые тона спёкшейся крови. Среди гор тел в проходе молодая женщина тихим, охрипшим голосом пела последнюю колыбельную, укачивая ни подающего признаков жизни младенца, не обращая внимания на собственные раны. Другая, едва дыша, проклинала огненных джинов ада. Склонившись над чадом двух лет, всё шептала: «Потерпи». Но мальчик, сидящий на коленях, уже не отвечал. Из автобуса вывели восемь человек.
Доктор искал юношу, но его не было ни среди мёртвых, ни среди выживших. В глаза бросилась женщина, словно орлица, раскинувшаяся над сумками. Он приподнял её, нащупал едва уловимый нитевидный пульс, с трудом открыв глаза, она улыбнулась.
– Носилки, быстрее! Тут ещё живые!
– Дети. – Еле слышно шепнула она, теряя сознание.
Дрожащими руками доктор раскопал завал, из-под сумок на него смотрели два бледных испуганных ангела, мальчик и девочка, та самая Медина, которую он учил языку жестов. Она чудом уцелела, Хамиту же зацепило ногу, черные волосы покрыла проседь. Прикрыв детям глаза, старик вынес их из автобуса и взялся за дело. Работы для единственного хирурга было много.
Придя в сознание, Аббас увидел яркий свет, режущий глаза, всё плыло, туман охвативший разум не хотел рассеиваться. Голова была пуста от мыслей и жутко болела. Руки, связанные за спиной отекли и страшно ныли, он не понимал, где оказался. От мучительного света не было спасения. Парень отвернулся, уткнувшись лицом в холодную каменную стену.
Послышался отдалённый гул шагов, звон ключей в замке отдавался в голове, усиливая боль. Человек в чёрной маске присел рядом с парнем, затянул на руке каучуковый жгут, развернув спиной к себе, оголил вену. Секундная боль и сознание вновь покинуло юное тело.
Он возвращался. Но это был уже не он, чёрная чума поглотила душу, опиумный туман не давал возможности мыслить. Он возвращался в лагерь Эр-Рукбан, но, не для того что бы жить, шёл дорогой к смерти «праведника». Чужое горе стало миссией, билетом в рай из ада в котором провёл два месяца.
Аббас больше не имел ни имени, ни себя, у него остался только долг, вбитый в подростковый разум умелой рукой. Он шёл, не зная зачем, но точно знал, куда и что должен сделать. Страха не было. Как не было и человека, от парня осталось только тело, остальное – в прошлом.
Лагерь приближался, никто не обратил внимания на истощенный силуэт. А он всё шёл, верным шагом туда, где должна была свершиться последняя миссия, для которой, был рожден. Слова мужчины в чёрной маске не покидали головы, крутились в ней словно пластинка, то и дело перескакивающая на одну и ту же фразу, как надоевший хит, захвативший мысли от которого нет спасения.