В годы Второй мировой войны он находился в Алма-Ате. Москвичи и ленинградцы, киевляне и одесситы, именитые деятели литературы и искусства чаще всего встречались на толкучке, где можно было все продать и все купить.
По вечерам, съедаемый тоской, М. М. Зощенко приходил в нетопленный павильон киностудии, где полуголодный Сергей Михайлович Эйзенштейн снимал «Ивана Грозного».
Художники подружились.
Они умели молчать и слушать тишину.
Михаил Михайлович пригласил Эйзенштейна, Виктора Шкловского, Елену Булгакову и меня послушать только что законченную повесть.
— Я не пророк, — сказал Эйзенштейн, — но по-хорошему завидую, ваша книга переживет поколения.
Темпераментный Виктор Борисович Шкловский, почесав рукой затылок, проговорил скороговоркой:
— Миша, ты написал лучшую свою книгу, но она не ко времени. Или ты станешь великим, или же тебя обольют грязью.
Внимательная и заботливая Елена Сергеевна где-то раздобыла бутылку водки и из своей комнатушки принесла большую тарелку оладий. Все набросились на еду. В одно мгновение опорожнили заветную бутылку. Эйзенштейн в портфеле обнаружил полпачки чая и несколько кусочков пиленого сахара. Елена Сергеевна тихо сказала:
— Мишенька, вашу повесть Михаил Афанасьевич Булгаков поставил бы на полку с самыми любимыми книгами.
Зощенко благодарно кивнул, потом глухо проговорил:
— Я всегда относился бережно к тому, что написал достойнейший из писателей, Михаил Булгаков.
Ежемесячный литературно-художественный журнал «Октябрь» опубликовал повесть Михаила Зощенко «Перед восходом солнца», первоначальное название «Ключи счастья» в шестом и седьмом номерах за 1943 год[60]. В России она больше не переиздавалась.
Темой повести стала борьба с собственными переживаниями, поставленными под контроль разума, и результатом именно этой борьбы стало, по мысли автора, новое качество слова.
«По существу, это — Исповедь, жанр, который никому еще не удался! — писал автору профессор Б. В. Казанский в 1944 году. — …Мотивировка вещи — очень удачна: и нова, и оригинальна, и содержательна, и завлекательна, чуть ли не детектив!»
Первые же читательские впечатления показывают, что новизна художественного качества, новизна жанра была замечена.
«Что заставляет меня писать эту книгу? — обращается Зощенко к читателям во второй части повести. — Почему в тяжкие и грозные дни войны я бормочу о своих и чужих недомоганиях, случившихся во время оно? Зачем говорить о ранах, полученных не на полях сражения? Может быть, это послевоенная книга? И она предназначена людям, которые, закончив войну, будут нуждаться в подобном душеспасительном чтении? Нет. Я пишу мою книгу в расчете на наши дни…»
Эти номера журналов после выхода в свет, на второй день стали библиографической редкостью. Зощенко получил авторских… два экземпляра.
11 декабря 1943 года в ЦК ВКП(б) состоялось обсуждение повести М. М. Зощенко. С резкой критикой выступил А. А. Фадеев. Собачий визг поднял в печати Н. С. Тихонов, который в молодости числится в «Серапионовых братьях», а потом переквалифицировался, стал факельщиком и трубадуром холодной войны. Словесным кастетом он бил живых и глумился над мертвыми. Фрагмент из его статьи:
«Повесть Зощенко — явление глубоко чуждое духу, характеру советской литературы. В этой повести действительность показана с обывательской точки зрения уродливо искаженной, опошленной, на первый план выдвинута мелкая возня субъективных чувств»[61].
Из библиотек они давно изъяты и преданы анафеме. Хотя литературоведы-«зощенковеды», различные толкователи «юмора» и «сатиры» не забывают на нее ссылаться и даже цитировать целые куски.
Михаила Зощенко вызвал секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов. Красномордый с крупными лошадиными зубами, наместник Ленинграда потребовал от него «беспрекословного послушания». Писатель получил «социальный заказ». Так появились халтурно-убогие, никому не нужные повести и «карамельные», высосанные из пальца рассказы о Ленине, к которым он относился весьма скептически.
В Ленинграде проходили натурные съемки художественного фильма «Наше сердце». С кинорежиссером А. Б. Столпером мы шли по Невскому проспекту и случайно столкнулись с Зощенко. Он был в неизменной кепочке, в узковатом сером пиджачке и брюках в полоску. В руках — трость. Михаил Михайлович грустно улыбнулся:
— Будьте осторожны! Вы рискуете. Я нынче, как говорят дипломаты, — «персона нон грата»!
В этот раз мне удалось его как следует рассмотреть. Глаза — задумчивые, темно-карие, руки — маленькие, изящные.
Попрощавшись с нами, он медленно, не оглядываясь, побрел по своим делам.
Мне кажется, что он отказывался судить людей, легко прощал им подлость, пошлость, даже трусость. Его особенно интересовали люди ничтожные, незаметные, с душевным надломом, — это видно, кстати, по его книге «Письма к писателю», где авторский комментарий показывает, в какую сторону был направлен этот самобытный оригинальный ум.
М.М. легко знакомился с людьми и вступал с ними в общение. Одевался он всегда скромно, со вкусом. Он был щедр, внешне открыт, несмотря на то, что часто находился в болезненном состоянии. Он никогда не острил, его милый мягкий юмор сказывался не в остротax, а в почти неуловимой интонации, в маленьких артистических импровизациях, возникающих по неожиданному, мимолетному поводу.
Он радовался удачам друзей, как бы далеки ни были их произведения от его литературного вкуса. Зависть была глубоко чужда ему, а его доброта — беспредельна: он мог, оставшись без копейки, броситься помогать полузнакомым людям.
60
Михаил Зощенко. Перед восходом солнца. Повесть. Вступительные статьи Веры фон Вирен-Гарчинской и Бориса Филиппова. Международное Литературное Сотрудничество, Нью-Йорк — Балтимора, 1961. Михаил Зощенко. Перед восходом солнца. Редакция и вступительная статья Веры фон Вирен. Издательство им. Чехова, Нью-Йорк, 1973. Михаил Зощенко. Повесть о разуме. М., «Советская Россия», 1976. (Главы из повести «Перед восходом солнца», перепечатка из журнала «Звезда», Л., 1972, № 3.)