Система действовала более или менее исправно недели две, а по прошествии их шпионы стали жаловаться, что им звонят с угрозами и говорят, что если хотят спокойной жизни, то пусть на тайный трафик полупокойников смотрят сквозь пальцы, а еще лучше — вообще закрывают глаза, ибо иначе собственной персоной увеличат количество тех, за кем им поручено наблюдать. А что это были не пустые слова, выяснилось довольно скоро: четверо наблюдателей исчезли, а потом неизвестные позвонили их родственникам и сообщили, где именно можно пропавших найти. Где было сказано, там и нашли — не мертвых, разумеется, но также и не вполне живых. Оказавшись в столь сложном положении, министр внутренних дел решил показать неведомому противнику свою силу, а потому распорядился, во-первых, усилить наблюдение, а во-вторых, прекратить эту, с позволения сказать, пипеточную практику — этого вывозить можно, а этого нельзя, — внедренную с благословения премьера. Ответ последовал незамедлительно: еще четверо шпионов разделили судьбу своих предшественников, но на этот раз последовал только один телефонный звонок и был он адресован самому министру, что можно было истолковать и как провокацию, и как безупречно логичное действие, имеющее целью оповестить: Мы — существуем. Но не только. Ибо разговор содержал в себе и конструктивное предложение договориться по-джентльменски: министр убирает своих наблюдателей, а те, кого представлял его неведомый и невидимый собеседник, обязуются организовать тайный вывоз страдальцев. А вы кто, осведомился сотрудник аппарата, снявший трубку. Приверженцы порядка и дисциплины и большие мастера своего дела, люди, которые терпеть не могут всяческую неразбериху и всегда держат слово да и просто, наконец, честные граждане. И как же называется ваша организация, поинтересовался чиновник. Кое-кто называет нас маффия, через два «ф». Почему через два. Чтобы отличаться от классической, которая пишется с одним. Государство не ведет дел с мафией. Ну да, тех, что скрепляются подписями и печатями, а заверяются нотариально — разумеется, нет. Ни тех, ни других, никаких. А с кем имею честь. Я — сотрудник секретариата. А-а, стало быть, человек, не знающий реальной действительности. Я знаю круг своих служебных обязанностей. В общем, это неважно: от вас требуется только довести наше предложение до сведения министра, если у вас есть к нему доступ. Доступа у меня нет, но о нашем разговоре я немедленно доложу своему непосредственному начальству. На осмысление даем правительству ровно сорок восемь часов и ни секунды больше, а заодно известите это самое начальство, что если ответ будет не таков, как искомый, не выйдут из комы еще сколько-то ваших наблюдателей. Все передам. Итак, послезавтра, в это же время я позвоню справиться о принятом решении. Я записал. Рад был познакомиться. Не могу сказать того же. Уверен, вы перемените свое мнение, когда узнаете, что ваши наблюдатели целые и невредимые вернулись по домам, а если вы еще не позабыли молитвы, которым научили вас в детстве, помолитесь, чтоб так оно и было. Понял. Я и не сомневался. Будьте здоровы. Помните — сорок восемь часов и ни секунды больше. Говорить с вами буду не я. А я так убежден в обратном. Почему. Потому что министр не захочет говорить со мной напрямую, а, кроме того, если дело не заладится, взыщут с вас, и помните — мы предлагаем джентльменское соглашение. Ну, еще бы. До свиданья. До свиданья. Чиновник вытащил из магнитофона кассету и пошел по начальству.