Мария Барр
Перечитывая МАСТЕРА. Заметки лингвиста на макинтоше
Введение
Первые слова – это слова благодарности тем людям, которые помогали мне в работе над этой книгой и вдохновляли на труд. Это, прежде всего, мои учителя, и, в первую очередь, И. Ф. Бэлза, блестящий исследователь творчества М. А. Булгакова, выдающийся исследователь Данте и автор лучших монографий о Шопене.
И. Ф. Бэлза по своему уровню культуры, эрудиции, воспитания (профессорская семья) и даже рождения – Украина (бывшая Польша) напоминал по своим характеристикам автора романа, что не могло не облегчить и мое «вхождение в тему». Блестящий анализ генеалогии романа «Мастер и Маргарита», исследование традиций русской литературы, и, прежде всего, наследия А. С. Пушкина в творчестве писателя и творчества писателя в контексте мировой культуры было под силу человеку высочайшего уровня эрудиции и человеку «европейской культуры», каким был Игорь Федорович, каким был сам Булгаков, какой была когда-то русская интеллигенция. Он рецензировал мою первую статью и был, практически, научным руководителем моей первой недописанной диссертации. Именно он открыл мне, что после Кумранских находок сомневаться в историчности Христа в высшей степени безнравственно. Светлая память и почитание!
Хочу также выразить искреннюю благодарность всем людям, оказавшим поддержку, заинтересованность в работе – И. Я. Горпенко, В. И. Рокотянскому, А. А. Курушину.
«Магия слова» - выражение довольно затертое, если не избитое. Нередко мы прибегаем к нему, прикрывая свое бессилие в рефлективном процессе анализа выразительных средств, изобразительных приемов и художественного своеобразия анализируемого текста. Да, действительно, слово представляет собой сгусток энергии. Доказано лингвистами. Но это в том случае, если употреблено точно. Именно этой точности часто и не хватает тому или иному тексту, чтобы стать шедевром. Причем, художественная точность – это особый вид точности, представляющий собой абсолютную адекватность художественному замыслу в рамках выбранного стиля.
Вот передо мной самый читаемый и самый загадочный роман ушедшего века, роман, вызвавший большое количество споров и самых противоречивых толкований. Как еще двадцать лет назад А. П. Казаркин отметил, что «многочисленные толкования романа столь различны, что создается впечатление, что критики говорят о совершенно разных произведениях (Казаркин 1988: 44). При этом каждый из исследователей вполне аргументировано предлагает свое прочтение. Написанное о романе поражает не только количественными показателями, но и разнообразием исследовательских подходов, идей, иногда совершенно неожиданных. От концептуально-научных до спекулятивно-шарлатанских. Между тем споры вокруг романа не утихают, а время от времени разгораются с новой силой. Роман о трагической любви в эпоху жесткого тоталитаризма; мистический роман о дьяволе; сатирическое произведение о сталинской Москве 30-х; философский гротеск; трагический гротеск; лирико-философская поэма; роман «духовно-религиозных вопросов» и нравственных поисков; роман исторический; роман-мистерия; эзотерический роман; астральный роман; роман гностический, поднимающий глубинные вопросы бытия – это все не о разных произведениях, это об одном. То же и с определением главных героев: в диапазоне от одного до шести: Воланд; Мастер и Маргарита; Пилат, Иешуа, Воланд, Мастер и Маргарита, к ним еще иногда добавляют Бездомного-Понырева; Иешуа; Иешуа, Пилат и Мастер; Мастер, Воланд, Иешуа и т.д. Комбинации многообразны. Что касается прототипов – это отдельная нескончаемая тема. Иногда остается только дивиться фантазии исследователей, включающих в них всех исторических деятелей от Ивана Грозного до Сталина, Ягоды и М. Горького. Причем со временем разночтения только увеличиваются.
«Помещая традиционные образы с устойчивым семантическим полем в непривычные условия или строя современный сюжет по классическим схемам, Булгаков добивается многозначности, близкой к полисемантизму мифа. Ряд значений, скрытых в образе, позволяют ему вступать в неоднозначные связи с окружением.
Это качество порождает различные интерпретации произведения, когда каждый из исследователей достаточно аргументированно предлагает свое индивидуальное прочтение. Акцентировка одного из элементов (например, признание главным героем Ивана Бездомного или Воланда) ведет к подвижке всей конструкции», - считают О. Кушлина и Ю. Смирнов (Кушлина, Смирнов 1988: 302). И с этим трудно не согласиться.
Художественный текст как исключительно сложный и многоуровневый объект исследования допускает множественность подходов к его интерпретации. Это литературоведческий, лингвистический, лингвокультурологический, социокультурный и другие подходы, связанные с различными уровнями и аспектами художественной системы. Роман «Мастер и Маргарита» подвергался анализу почти во всех аспектах исследования. Однако многое осталось непроясненным, не сведенным в системную полноценную концепцию, основанную на анализе текста, а не около литературных разглагольствованиях.
Роман «Мастер и Маргарита» относится, безусловно, к самым загадочным произведениям художественного слова. Он аккумулирует огромный пласт европейской, и, шире, христианской культуры. Отсылки к произведениям классиков, которые включены в генеалогию образов, прямые текстовые отсылки и реминисценции, отражение моделей поведения и ментальных представлений различных эпох, воссоздание языкового своеобразия древних текстов – все это создает уникальную модель, «соответствующую определению модели культуры» (Кушлина, Смирнов 1988: 303).
Так, в свое время Ю. М. Лотман, читавший нам лекцию в Тартусском университете, куда я приезжала на студенческую конференцию, сообщил нам удивившую нас тогда мысль о том, что художественный текст – это машина. Речь идет о подлинно художественном тексте, который подобен совершенному механизму. В полной мере эта мысль может быть приложена к булгаковскому шедевру. Саморегулирующаяся, достаточно устойчивая художественная система, функционирующая по своим законам. И система эта уникальна.
Произведение уникально уже тем, что ломает все представления о жанре романа как таковом. Между тем роман как жанр с его структурой к двадцатому веку был наиболее четко определен. Эта структура опиралась на выделение фокусного сознания, в рамках которого развивался художественный конфликт произведения. А это, в свою очередь предполагало наличие одного главного героя, ну двух, но никак не пять или шесть.
Перед нами роман тридцатых годов двадцатого столетия, эпохи взлета романного жанра на Западе. Т. Манн, Г. Белль, С. Цвейг, Л. Фейхтвангер, Ж.-П. Сартр, А. Камю, Дж. Джойс определили лицо романа двадцатого столетия с его четкой структурой и жанровыми признаками. С героем-одиночкой, противостоящим всему миру и его внутренним конфликтом, порождающим движение сюжета. Безусловно, роман М. А. Булгакова – роман новаторский, открывающий новые возможности этого жанра, опирающийся в значительной мере на традиции отечественной сатирической школы (Н. В. Гоголь, М. Е. Салтыков-Щедрин), представленной скорее формами повести, комедии и поэмы, и немецких романтиков, прежде всего, таких как А. Т. Гофман, Г. фон Клейст.
Роман «Мастер и Маргарита» - это новаторское произведение по многим параметрам: и образная организация произведения, и композиционное решение романа, и художественно-выразительная свобода и оригинальность применяемых приемов… Не механическое вставление одного текста в другой, а продолжение и развитие идейно-концептуального единства, развитие единой художественной линии, но совершенно различными художественными средствами, настолько различными, что остается ощущение перехода в иной временной план.
Все это чрезвычайно интересно. Но для меня как для лингвиста, работающего в области прагматики, особый интерес представляет организация и художественное решение диалогов, средства создания речевых портретов героев, отношение писателя к слову как к рабочему материалу.
Наряду с интересными и серьезными исследованиями, которых, к сожалению, очень немного, в последнее время появилось такое количество трудно определимых по жанру диллетанских публикаций, что делается страшно за читателя. Воинствующие клерикалы, с одной стороны, и приверженцы масонско-тамплиерского прочтения, эзотерики и мистики, а то и просто сатанисты, с другой стороны, даже не дискутируют между собой, а удивительным образом при сохранении своих позиций не противоречат друг другу. «Кабала святош» не оставляет надежды на реванш даже после смерти великого Мастера. Причем, если бы роман был опубликован при жизни писателя, его бы непременно судили атеисты за попытку «протащить образ Иисуса Христа».