Пойди сюда! Хочешь нам что-то спеть, красавчик?
— Не думаю, что тебе понравится моя песня, — усмехнулся незнакомец, и, положив лиру, достал из-за спины лук.
— Эй, ты что удумал, заморыш! — захохотал Эфиальт. Оттолкнув ласкавшихся к нему наложниц, встал во весь богатырский рост и двинулся, на юношу. Но не успел сделать и шага, как, сверкнув золотой молнией, стрела пробила грудь, отбросила назад, и пригвоздила к стене пещеры. Заревев, как стадо быков, От ринулся отомстить за брата. Но не успел подняться, как вторая стрела пробила шею, и могучий гигант, захлебываясь кровью, рухнул на каменный пол пещеры.
Увидев, что случилось, истошно завопили наложницы. Словно испуганные мыши, бросились врассыпную все, кто был в пещере. А златокудрый Аполлон, убирая за спину лук, кинул насмешливый взгляд на лежащих бездыханно братьев:
— Быстро получилось! С Пифоном пришлось повозиться дольше…
Вот так и не стало сыновей Алоэя. В одни миг исчезли их сила и дерзость. Не погребенные тела сгнили в пещере. А души жалкими тенями бродят по сумрачным полям царства Аида, и, жалобно стеная, клянут свою былую гордыню.
Фаэтон
Никогда не хвастай, тем, что могут осмеять и оспорить! Если хоть в чем-то выше других, скрой это, как скрывают уродство или дурной поступок. Поднимешь высоко голову, обязательно найдется тот, кто захочет ее согнуть. И этот кто-то может оказаться твоим родственником или другом…
— Не может быть сын Гелиоса таким жалким возницей! Мать обманула тебя! — говорил со смехом Эпаф, двоюродный брат Фаэтона. Он нарочно затеял гонки на колесницах, чтобы унизить юношу и поднять его на смех. Видимо, не давало покоя, что ему самому не верят, будто он сын Зевса. А может, ревнивый взгляд заметил, как смотрела иногда на Фаэтона красавица Ирида.
— Плохо бы пришлось и богам и смертным, если бы Лучезарный хоть на один день отдал небесных коней такому сыну, — продолжил Эпаф, и слова его встретили дружным смехом. Ирида смеялась с остальными, задорно встряхивая падающие на плечи золотистые кудри.
— Клянусь жизнью, но вы еще увидите, как я правлю отцовской колесницей! — крикнул насмешникам Фаэтон. Ответом был новый взрыв смеха.
Юность не только прекрасная, но и страшная пора человека! Бушующие, как весенний пожар силы, могут подвигнуть на великие дела, а могут и спалить неокрепшую душу.
— Докажу им! — сжимая кулаки шептал Фаэтон. Ни ущелья, ни острозубые скалы не могли остановить по дороге к дому отца. Однако, увидев укрытый в горном урочище храм, он вдруг почувствовал страх. Даже сквозь стены пробивались лучи от пылающего венца Гелиоса. От чего светился изнутри мрамор и полыхали жаром колонны. Однако, страшнее всего был могучий конский храп, от которого дрожали огромные бронзовые ворота. Но отбросив сомнения, Фаэтон шагнул вперед на залитые светом ступени. Не было у него теперь другого пути, и не мог он уже вернуться обратно иначе, как на небесной колеснице!
— Что привело тебя, возлюбленный сын мой? — удивленно спросил Гелиос. Без сверкающей диадемы, в простой домашней тунике, он отдыхал на золотом ложе, собираясь вскоре начать свой дневной путь.
— Если ты мой отец и любишь меня, прошу, докажи это! — взмолился юноша, обращаясь к лучезарному богу.
— Проси, что хочешь. Клянусь водами Стикса, я все исполню! — не задумываясь, произнес Гелиос, и тут же горько пожалел об этом. Все могут бессмертные, но даже им не позволено нарушить клятву водами священной реки. Понимая, что исполнив безумную просьбу, наверняка, погубит любимого сына, Гелиос уже, не мог взять свое обещание обратно. Напрасно старался он объяснить, как опасна такая затея, и что, не стоит подвергаться смертельному риску, из-за чьих-то насмешек. Фаэтон упорно стоял на своем.
Упряма и не сговорчива юность. Трудно докричаться голосу разума, сквозь раздирающие душу вопли страсти. И даже слова бессмертного бога плохо слышны, когда в ушах до сих хохот друзей, а перед глазами насмешливая улыбка златокудрой Ириды.
— В последний раз заклинаю: одумайся! — в отчаянии крикнул Гелиос.
— Нет! — упрямо ответил сын. — Ну что ж, тогда идем. Скоро рассвет — произнес Лучезарный устало и грустно, и Фаэтон вдруг почувствовал, как, тело вдруг сковал смертельный холод. Словно в тумане пошел он вслед за отцом, и вступил на повозку, уже запряженную огромными, похожими на драконов, конями. С ужасом смотрел, как раздуваются ноздри чудовищ, вздымаются огненные гривы. А это время Гелиос, чтобы не спалить голову сына, натер ее волшебной мазью, и водрузил огненный венец. Слыша нетерпеливый конский храп и последние наставления, Фаэтон уже думал: