Встретившись с Богданом, Марылька зарделась алой розой, ожгла его кокетливым взглядом и стыдливо опустила глаза, а он и сам вспыхнул огнем до самой чуприны. Какой-то сладостный яд, одуряющий, опьяняющий чарами, проник во все его существо, и Богдан, чувствуя себя в его власти, сознавал смутно, что эта отрава коснулась и его дочки Марыльки и что эта болезнь сближает их еще больше...
Когда увидел Чаплинский Марыльку, то не донес до рта даже чарки, уронил ее на пол и, расставивши руки да вытаращив глаза, изобразил довольно смешную фигуру.
Марылька взглянула на него и чуть не прыснула со смеху; но салонный такт заставил ее сдержаться, и она только улыбнулась очаровательно вельможному пану на его любезное изумление.
— Езус-Мария! — вскрикнул, наконец, в порыве восторга Чаплинский. — Где я? В чистилище или в самом раю? На земле такой красоты быть не может!
— Пан насмехается... — ответила, покраснев от удовольствия Марылька.
— Клянусь рыцарскою доблестью, клянусь моею властью и славой! — подкрутил он вверх свои подбритые усы.
— Пан слишком расточителен на клятвы, — взглянула на него игриво Марылька, — так можно и сбанкрутовать.
— Что удивительного? — приложил к сердцу руку Чаплинский. — Перед паненкой все сбанкрутует.
— Я даю своей красоте слишком малую цену, — скромно ответила Марылька, — да и что вообще она перед красой сердца и разума? — сверкнула она молнией своих глаз на стоявшего тут же в немом восторге Богдана.
— O sancta mater! — воскликнул Чаплинский. — Панна похитила у неба все сокровища!
— Тато! — подбежала Марылька к Богдану в обворожительном смущении. — Пан обвиняет меня в ужасном преступлении, неужели за бедную Марыльку никто не заступится?
— И эта грудь, и эта сабля тебе, моя зорька, защитой, — ответил с нежной улыбкой Богдан и обратился к Чаплинскому: — Она сама не похитила, а небо ее всем наделило...
— Нам на погибель! — вздохнул Чаплинский.
— О, если бы все это было правдой, то я была бы самой несчастной, — вздохнула печально Марылька, — но панство шутит, а шутка сестра веселью... Так и мне остается только поблагодарить пышное панство, — поклонилась она изысканно.
— Да скажи мне, сват, — подошел к Богдану Чаплинский, — чем ты угодил богу, что он тебе послал такую дочку?
— Долготерпением, — улыбнулся Богдан, — это награда свыше за все ваши утиски...
— О, так ради бога обдери меня до костей! — с напускным пафосом крикнул Чаплинский.
— Пусть пан не рискует, — погрозила кокетливо пальцем Марылька, — можно и обмануться в награде.
Катря вбежала в светлицу и, сконфузившись, сообщила, что мама просит заглянуть к ней.
Все двинулись к спальне больной, а Марылька побежала первая.
— Нет, без шуток, — шептал на ходу Богдану Чаплинский, — эта паненка — восторг, очарование! Пану можно позавидовать.
Богдан, будучи опьянен сам прелестью своей дорогой дочки, тем не менее был раздражен уже чрезмерными нахальными похвалами Чаплинского, а потому и постарался изменить тему беседы, заговорив с ним о серьезных деловых справах.
Сначала Чаплинский рассчитывал быть в Суботове одну лишь минуту, так что с трудом удалось оставить его на сниданок; теперь же он, очевидно, забыл о своем намерении; разговорился с Богданом о местных событиях, передал несколько тревожных слухов про князя Ярему, про Ясинского, упрекал козаков в разбойничьих выходках, но вместе с тем не одобрял заносчивой политики можновладцев, возбуждавших народные страсти и бессильных подавить их вконец; уверял, что в его старостве никогда ничего подобного быть не может. Между своими сообщениями он выпытывал у Богдана про Марыльку: откуда она родом, как попала сюда, по чьей прихоти?
Эти допросы бросали Богдана в жар, и он отвечал на них односложно, не скрывая даже неудовольствия. А Чаплинский, заметив его смущение, перескакивал неожиданно от Марыльки к политике, ошарашивая расспросами про Варшаву, про короля, про канцлера, про Радзивиллов. Богдан, однако, был настороже и не дал себя ни разу поймать; сообщал с подробностями о столичных новостях, о ходячих того времени сплетнях, но о политике — ни слова: не было-де с кем поговорить о ней по-братерски, интимно.
Марылька появлялась еще раза два в светлице, но мимолетно: блеснет метеором, ожжет пламенным лучом своих сапфировых глазок, подарит улыбкой, кокетливым словом и исчезнет. Чаплинского все это приводило в больший и больший экстаз, и Богдан для усмирения этих порывов отвел гостя на свою половину, потребовал меду и занялся серьезными делами с подстаростой.