— Ты же понимаешь, что это не предел? Может быть еще больнее? — вкрадчиво интересуется комендант. Он не садист, в отличие от эсесовца, стоящего позади него. Ему совсем не нравится вид измученного и избитого старика, но у него слишком мало времени…Час назад пришла шифрограмма, что русские начали новое наступление, направленное на его город, а значит, нельзя было оставлять за спиной такого противника, как настоящий партизанский отряд.
— Жаль, что не понимаешь… — качает головой Бааде, кивая своему подчиненному. С азартной улыбкой тот склоняется над рукой Федора, легонечко постукивая по головке булавки.
— Ааа! АА! — тело Подерягина изогнулось дугой. Он уже не мог терпеть. Кончик булавки упирался в кость, заставляя терпеть просто адские муки.
— Прекрати-ка! Будем говорить, Федор Алексеевич? — бросается к его столу Бааде, тут же брезгливо отскакивая в сторону. Под измученным человеком растекается небольшая лужа мочи.
— Герр комендант, — отзывает его в сторону эсесовец. Их голоса Подерягин слышит, будто в тумане, откуда-то издалека.
— Да. Генрих!
— Я могу его мучить до смерти, но он ничего не скажет… — наконец-то! Обрадовался дед Федька, хоть один нормальный человек. Бааде морщится. Тяжело признавать свое поражение. Долго решает, как поступить дальше.
— Убей его! Просто убей…Без всяких своих штучек! — приказывает Эрлих. Он умеет признавать свои поражения и уважает настоящих, серьезных противников.
Спасибо тебе Господи…Шепчет дед Федор, улыбаясь. Совсем скоро это закончится. Дверь камеры хлопает. Бааде ушел. Эсесовец с сожалением достает пистолет, приставляет его ко лбу Подерягина, подавшегося, несмотря на острую боль в пальце, жадно вперед. Ему хочется умереть! Спасибо тебе Господи… Акуля…Дети…
Взгляд старика проясняется на секунду. Он видит огромное запястье, поросшее жесткими русыми волосами. Черное дуло девятимиллиметрового «Вальтера», упирающееся ему прямо в лоб.
Спаси Господи…Щелчок. Тьма. Покой.
— Куда ты поедешь? — старшая сестра Анна, разозлено выхватила пуховой платок из рук Акулины, метающейся по избе, стремительно собирающейся в дорогу. Колька и Шурка смотрели на обезумевшую мать испуганными глазами из-за занавески. Женщина вернулась домой к вечеру, захватив с собой сестру, обнаружив на огороде капли крови, истоптанные самотканые половики в горнице и полную разруху. Казалось, немцы уничтожили все, что можно и что нельзя. Побили посуду, изломали стол и табуретки, вскрыли половицы, совершая обыск дома. Ее встретил на пороге Ганс, виновато опустивший голову, собравший уже свой вещмешок.
— Ганс, миленький, — бросилась она к нему, — помоги мне! Они забрали…Забрали деда Федьку…Увезли на машине…
Немец кивал сочувственно головой, не понимая ни слова. Обнял ее, погладив по непокрытой голове.
— Ганс! — умоляла она. Анна до сих пор не понимала, как сестре удалось достучаться до немца, ни слова не понимающего по-русски, но уже через полчаса возле их дома стояла бургомистровская подвода, с наваленной на ней охапкой сена и сидящим на ее краешке Вилли. Они вдвоем терпеливо ждали пока Акулина соберется. Ганс гладил каурую лошаденку, конфискованную из колхоза, а его напарник грустно смотрел на опустевший и какой-то слишком уже тихий двор, за полгода ставший ему родным домом.
— Я должна…Понимаешь обязана! — Акулина вырвал из рук анны платок обратно и начала натягивать валенки.
— О детях подумай! — воскликнула Анна, пытаясь ее остановить. — Ведь едешь в никуда, вместе с врагами! Где ты будешь искать свекра? В комендатуру пойдешь?
— Может, и пойду! — гордо вскинула растрепанную голову Акулина.
— Там они тебя только и ждут! — съязвила Аня.
— А дети…Если что со мной случись…
— Акуля!
— Ань… — Акулина села на чудом уцелевшую лавку рядом с сестрой. — Пойми, что они мои семья! Как я буду глядеть в глаза Петру, когда он вернется? Что я ему скажу? Что даже не попыталась узнать судьбу его собственного отца, в доме которого я живу?
— Петру еще вернется надо… — осеклась Анна, поняв, что сболтнула лишнего.
— Тем более… — Акулина с трудом удержала слезы, тотчас навернувшиеся на глаза. Резко успокоилась, что-то внутренне решив для себя окончательно и бесповоротно. — Я вернусь! Обещаю! Побудь с ними до моего возвращения… — она кивнула в сторону Шурки и Кольки.