На Донбассе жара посильнее, но в окрестностях Киева влажность выше за счёт полноводного Днепра. А мы оба лучше переносили холод, чем жару. Даже я, рождённый и выросший в степи.
В один прекрасный момент Ната начала расстёгивать пуговицы на своей рубашке, одну за другой:
– Жарко.
– Оденься, комары покусают, – усмехнулся я, глядя на это.
– Мы довольно далеко от людей – клёвое место, чтобы чуть-чуть пошалить.
Я понял, к чему она клонит и попытался отшутиться. Показал рукой на муравейник рядом и улыбнулся ещё шире:
– Место хорошее. Пятьсот тысяч муравьёв не могли ошибиться все разом.
– Ну, отойдём десять метров! – она уже начинала сердиться.
И, оттащив меня за воротник, стала одной рукой расстёгивать мои пуговицы, а другой поглаживать открывающиеся места.
Я собрал всю свою волю в кулак и крикнул, как на днях таксисту, пытавшемуся завезти нас на разобранный мост, обрывающийся в пропасть:
– Стой! Куда? Тормози!
– Ты шо, девственник? – Наталка сделала руки в боки, встав в классическую позу разгневанной хохлушки, как в анекдоте про тюбетейку, – а я-то думала, настоящий мужчина, смелый и решительный.
– Наточка, милая, – попытался я говорить как можно более примирительным тоном, – я готов зацеловать тебя с головы до пят прямо здесь и сейчас. Но насчёт продолжения – до свадьбы ни на полшишки. Я – христианин.
Она судорожно схватилась за свой нательный крест, вспомнив, что тоже христианка, и быстро-быстро прошептала:
– Андрюш, прости, я была не права, прости.
Мы и впрямь углубились довольно далеко в чащу, и настала пора искать путь обратно. В лесу мы ориентировались не очень хорошо, и наши поиски затянулись. По пути нас пробило на откровенность. Я ей поведал, что на самом деле не девственник уже добрый десяток лет. Она тоже вкратце рассказала, как стала женщиной – на летних каникулах между школьным выпускным и поступлением в институт.
Мы шли рядом, раздвигая ветки.
Вдруг она схватилась за что-то рукой и с криком отдёрнула её. На ладони краснела свежая царапина. А рядом с нами стоял какой-то странный покосившийся пень, в высоту метра два с половиной и неестественно узкой формы.
Это был не пень. Это был поросший мхом столб, установленный ещё при советской власти. А к нему были примотаны проржавевшие и перепутавшиеся остатки колючей проволоки, об один из которых и поцарапала руку Наташа.
Мы пошли вдоль проволочного заграждения в сторону, где холм поднимался вверх. И думали, оправдается ли наша догадка. Догадка была страшной.
Когда мы достигли вершины холма, она оправдалась.
Это была граница зоны отчуждения вокруг Чернобыльской АЭС.
С вершины холма открывался вид на покинутые без малого тридцать лет назад сёла, и если б не лёгкая дымка, на горизонте можно было бы разглядеть и окраины самого Чернобыля.
Мы взялись за руки и некоторое время молча смотрели туда, где больше нельзя жить человеку.
Самое забавное, если в этой ситуации что-то может быть забавным – то, что ближайшее село, где мы арендовали турбазу, назвали Страхолесьем задолго до строительства электростанции. Как в воду глядели.
Наталья нарушила молчание первой:
– Я много раз порывалась посетить зону отчуждения. Я ведь родилась в день, когда случилась катастрофа. Здесь, в Киеве. Врачи серьёзно опасались за моё здоровье, но у меня очень трудолюбивый ангел-хранитель – всё обошлось. И я боюсь рисковать повторно. Даже очень боюсь. Я ведь детей хочу. Хотя бы одного – это точно.
– Было бы странно, если бы физически и психически здоровая женщина не хотела детей, – заметил я, – и почему только одного? Для воспроизводства рода надо минимум двоих.
– Но есть такие бабы с полностью ампутированными мозгами, которые добровольно ложатся на операцию, чтобы уже зачатого ребёнка разрезать на куски, а потом сжечь их, как мусор. Душила бы таких вот этими руками! – и она с такой силой сжала свои кулаки, что из поцарапанной ладони выступила капелька крови.
– Не кипятись, я тоже за запрет абортов, – попытался я успокоить её, слегка приобняв, – как в Ирландии.
И далее, чтобы окончательно разрядить обстановку, я попытался перевести тему на лирический лад:
– Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Вот оно как бывает. Жили люди, не тужили. Работали, отдыхали, женились и выходили замуж. И в один момент всё рухнуло. Кто умер медленно и мучительно. Кто выжил и даже остался здоровым, но потерял всё – дом, друзей.
– Все мы под Богом ходим, – вздохнула она.
– А гулять по зараженной зоне и вправду опасно для жизни, – согласился я с ней, несмотря на всю свою бесшабашность, – написано также: «Не искушай Господа Бога своего». Ну, то есть, в разумных пределах я экстрим допускаю. Но лучше играть со смертью лайтово. Например, прыгнуть с парашютом.