Все в камере дружно подхватили его крик.
— Ура-а!.. Да здравствует наша партия!.. Да здравствует Советская власть!..
Радость до предела заполнила камеру. Все громко делились своими впечатлениями, делали всевозможные предположения, хохотали, приплясывали, запевали песни. Дежурный вахтер уже несколько раз заглядывал в фортку и предупреждал:
— Тише! Тише!..
Но на него не обращали внимания, шумели по-прежнему. Разве можно себя держать тише в такую радостную минуту?
Теперь Виктору стало понятно, почему его не вызывали Яковлев с Фомкиным. Они не успели, их арестовали.
Жизнь тюремная резко изменилась. В камеру внесли койки, повыдали матрацы, простыни, одеяла, стали приносить книги из библиотеки. Виктору попался новый роман его друга Ивана Евстратьевича Смокова «Сестры» о колхозной жизни. Роман этот Смоков написал и опубликовал в то время, когда Виктор был под стражей.
«Эх, боже мой, — с грустью подумал Виктор. — Сколько времени у меня пропало напрасно!»
И такое у него появилось непреодолимое желание засесть сейчас за письменный стол и написать роман, хороший роман!
«Ну, ничего, потерплю. Теперь уже скоро освободят».
Стали передавать вещевые и продуктовые передачи и даже маленькие записки от родных. Это вызывало большое оживление и радость в камере.
Трудно передать, какое счастье испытал и Виктор, когда, наконец, и ему передали узел с вещами и маленькую записочку, в которой было написано:
«Дорогой наш папочка!
Посылаем тебе костюм, белье, туфли. Дорогой ты наш, как мы за эти два с лишним года стосковались по тебе. Ждем тебя — не дождемся. Мы все здоровы, чувствуем себя хорошо.
Марина, Ольгуня, Андрюша».
Виктор поцеловал записку, глаза его повлажнели.
Из камеры стали все чаще и чаще вызывать заключенных с вещами. Все, конечно, знали — это выпускали на свободу.
Стал ждать своей очереди и Виктор.
XXVIII
Наконец, наступила эта желанная минута.
Был декабрь 1939 года. В шесть утра с грохотом распахнулись железные ворота тюрьмы. Прижимая под мышкой мешочек с вещами, из ворот вышел Виктор.
На улице было пустынно и темно. Вокруг стояла тишина. Где-то звенели и лязгали трамваи.
Переступив несколько шагов, Виктор остановился и оглянулся. Он не мог еще освоиться с тем, что он свободен. Ему не верилось, что он мог располагать собою, как ему хотелось, мог пойти куда угодно. Ему думалось, что вот стоит ему оглянуться, как на него строго прикрикнет надзиратель или вахтер…
Ощущение какой-то приподнятости не оставляло его все время. Он пошел по главной улице города. Огненные пунктиры фонарей протянулись по сторонам улицы, пропадая где-то в далекой перспективе.
Изредка встречались прохожие, торопившиеся куда-то. У Виктора появилось желание остановить кого-нибудь из них, поприветствовать и сказать, что он вот теперь тоже свободный человек, гражданин своей страны, куда захочет, туда и может пойти, и никто ему не запретит, потому что у него в кармане лежит справка о том, что он ни в чем не виноват, а поэтому и освобожден из-под стражи. И как радостно от этих мыслей Виктору, что даже дух захватывает. Он торопится, торопится скорее увидеть свою семью.
«Но где она живет сейчас? — думал он. — Может, Марина перешла на другую квартиру?»
Но он все-таки идет по старому адресу. Взволнованно поднимается он по лестнице, останавливается у двери своей квартиры, приложив руку к сильно колотившемуся сердцу. Стоял до тех пор, пока не успокоился.
Постучал в дверь.
— Кто стучит? — спросил его чужой женский голос.
— Скажите, пожалуйста, Марина Сергеевна Волкова здесь живет?
— Волкова?.. Здесь. А что?
— Попросите ее выйти. Скажите, что муж пришел.
— Марина Сергеевна, ваш муж пришел.
— А-а! — раздался такой громкий, такой восторженный и радостный голос трех дорогих Виктору людей. В этом общем возгласе радости он различил голоса детей и жены…
А потом порывисто распахнулась дверь, и он, Виктор, чувствует, как на нем повисают три дорогих, таких милых и родных существа! Он чувствует, как они крепко его обнимают, ласкают, целуют. Можно ли когда-либо забыть эти радостные трогательные минуты?
— Милые мои, — шепчет Виктор, и от душивших его рыданий он не может больше ничего сказать.
Его вводят в нищенски обставленную комнату. Это все, что осталось от его большой комфортабельной квартиры. Но это неважно. Дело не в этом… Вот с какой любовью, с какой радостью смотрят на него сейчас глаза тех, за кого он жизнь мог бы отдать. Вот это главное.