«Как генерал, к голосу которого прислушиваются в кругах русской эмиграции во Франции, — писал Краснов, — вы обязаны, дорогой Константин Васильевич, сделать все посильное во имя освобождения нашей незабвенной родины. Киньте клич по Франции. На ваш клич, верю я, отзовутся сотни, а то и тысячи казаков, проживающих на приютившей их земле французской. Они сплотятся вокруг вас в железные когорты и под водительством вашим пойдут на Тихий Дон, чтобы освободить его от большевизма».
— Сволочь старая, — проворчал Константин, разорвав на мелкие клочки письмо Краснова. — Чужими руками хочет жар загребать… Не выйдет дело.
Но на некоторых эмигрантов письма Краснова оказали действие, и несколько групп белогвардейцев направились в Россию воевать с большевиками.
Жизнь — мудрый учитель, а время — строгий воспитатель. В какой-то период жизни мы можем наделать много, как нам покажется, вполне разумных, необходимых для нас поступков, а потом проходит время, и мы стыдимся даже вспоминать о них, раскаиваемся в совершении их.
Так было и с Константином Ермаковым. Вся его жизнь, прожитая в России до эмиграции, казалась ему неправильной. Если б ему пришлось снова пережить это время, так он бы прожил его совсем по-другому.
Прежде всего, он никогда бы не женился на Вере. А если б он на ней не женился, то и жизнь его сложилась бы совсем по-другому. «Все зло, — думал он, — происходило от нее». Может быть, ему и не пришлось бы тогда эмигрировать из России, которую он так любит всем своим сердцем, всей душой…
Как он завидует своему брату Прохору. «Молодец! — думает Константин. — А ведь было время, когда я его ненавидел смертной ненавистью, готов был убить…»
Он вспоминает, как он ездил в Советскую Россию с иностранными корреспондентами.
«Дурак! — мысленно ругает себя Константин. — Зачем, спрашивается, ездил… Хотел поднять мятеж против Советской власти… Срам!»
Чем шире развертывалось во Франции движение Сопротивления, тем с большей симпатией Константин стал относиться к нему. И он не скрывал этого от работников студии.
Однажды в кабинет к Константину вошел старый художник Франсуа Рошан, один их мэтров студии. Ему было уже лет за семьдесят. Маленький, тщедушный, с копной седых, волнами спадающих на плечи волос, он всей своей внешностью напоминал колдуна, сошедшего со страниц какой-то интересной сказки.
— Доброе утро, сударь, — с достоинством поклонился он Константину.
— Доброе утро, мсье Рошан. Прошу, — указал Константин на добротное, обитое кожей кресло у стола.
Волшебный старичок церемонно присел.
— Курите, — пододвинул ему коробок с сигарами Константин.
— Благодарю. Я мало курю… И то только свои сигареты, к которым я привык.
Старичок помолчал.
— Работы, сударь, мало, — пожаловался Рошан. — Художники бездельничают… Разве можно считать за работу случайные заказы бошей на какие-нибудь сценки фривольного содержания?
— Да, дела очень неважные, — вздохнул Константин. — Но что делать? Не закрывать же студию?
— Нет, конечно, — мотнул головой старик. — Надо подождать лучших времен. Не вечно боши будут здесь… Настанет час, когда они уберутся к себе, в Германию, — настороженно покосился он на Константина.
— Конечно, настанет, — подтвердил Константин, видя, что старый художник хочет поговорить с ним о чем-то более откровенном. «Прощупывает», — внутренне усмехнулся он и сказал: — Если они будут задерживаться, то, по-видимому, найдутся здесь такие, которые помогут им побыстрее убраться с французской земли…
Кустистые брови старого чародея дрогнули, он проговорил:
— Возможно. — Потом он заговорил о другом: — Война уничтожает не только материальные ценности, человеческие жизни, но и само искусство, понятие о нем. Боже мой!.. Человеческие души грубеют, верх берут низменные чувства… Я вам скажу, мсье, что в прошлом люди лучше понимали искусство, тоньше. Чуткость такая была у людей… А сейчас, — безнадежно махнул рукой старый художник, — понимание у людей исчезает… Правда, я не могу этого сказать про всех, но большинство искусства не понимает… Особенно подрастающая молодежь наша… А мастера раньше какие были! Кудесники!.. Я вам скажу, сударь, я учился у знаменитого живописца и графика Деболье. Вот это был мастер так мастер! Он утверждал, что искусство должно не только отображать существенную реальность, но и превосходить ее. Если, скажем, живописец изображает на полотне природу, то он так должен ее изображать, чтобы природа могла быть в опасении, что человек может показать ее лучше, чем она есть в самом деле… Как-то собрались в маленьком садике Деболье его друзья. Художник взял кошку и подвел друзей к дереву. Все увидели у подножья дерева прижавшуюся к стволу маленькую мышь. Самая настоящая, кажется, живая мышь… И глазки ее сверкают, и усиками она-то шевелит… Деболье бросил кошку. Она мгновенно бросилась на мышь, но, стукнувшись обо что-то мордочкой, в недоумении отпрянула… Мышь-то была нарисована…