Сазон Меркулов, получив проездные документы до станции, подошел к своему другу и спросил его дрогнувшим голосом:
— Ну что же, будем прощаться, а?
На глазах Конона сверкнули слезинки.
— Друг мой! — вскрикнул Сазон, обнимая Конона. — Да ты что? Поедем к нам, в станицу. Поживешь у меня, обглядимся, оженим тебя на доброй казачке. Подберем такую голубку, черноокую да голосистую. Будет тебя песнями забавлять.
— Тож скажешь… — усмехнулся Конон. — А как с работой?
— А что работа? Без нее не останешься. Поехали, а?..
— Поехали, — просветлел Незовибатько. — Что было, видали, а что будет — побачим. У меня, брат, руки твердые, — потряс он огромными кулаками. — Могу стать и ковалем. Це дило мне знакомо…
Вот таким-то образом и попал донской шахтер в казачью станицу.
До сих пор он пока не женился — невесты не мог подыскать подходящей. И кузнецом тоже не стал. Вскоре после приезда станичные коммунисты избрали Незовибатько руководителем своей партийной организации.
Обязанности свои Незовибатько выполнял добросовестно, умело. Всегда общался с народом, терпеливо выслушивал жалобы, справедливо решал спорные вопросы. Народ его полюбил, и он стал пользоваться большим авторитетом.
В станице еще с начала двадцатых годов существовала небольшая сельскохозяйственная артель из двух десятков казачьих хозяйств, организованная энтузиастами новой жизни. Председателем ее был избран бывалый солдат, из бывших красногвардейцев, иногородний постовал Коновалов, мужчина среднего роста, с черными пышными усами.
Коновалов человек был исключительно хороший, добрый, честный, отзывчивый. Но как руководитель артели — никудышный. Беда в том, что земледелием он никогда не занимался, а поэтому опыта сельскохозяйственной работы не имел. И артель влачила жалкое существование.
Народ смеялся над артелью и ее делами. Незовибатько же страдал от этого. Ему все хотелось доказать, что казаки не правы, артель, дескать, еще покажет себя.
Однажды в избе-читальне собралось много народу. Тут были бедняки и середняки, бывшие красные партизаны и казаки, служившие раньше у белых. Казаки, иногородние, калмыки, молодые и старые, мужчины и женщины — все перемешались здесь.
Станичный агроном Виктор Викторович Сытин, плотный мужчина с небольшой рыженькой бородкой, только что закончил свое выступление. Он рассказывал о преимуществах в сельском хозяйстве коллективного труда перед единоличным.
Присутствовавшие задавали ему вопросы, и он, теряясь, не совсем уверенно отвечал на них.
— Вы вот, товарищ агроном, сказали, что настанет такое время, когда кулаков не будет, — сказал молодой казак с лукавыми глазами. — Так ежели, к тому, не будет кулаков, а останутся, стало быть, одни лишь бедные да середняки, так зачем нам артели? Мы ж все едино равны будем…
Агроном стал что-то отвечать, но так невнятно и неуверенно, что Незовибатько попросил слова.
— Товарищи, — проговорил он, — ежели мы, предположим, уже ликвидировали бы кулачество как класс, да на этом остановились, то есть поставили бы вас, товаропроизводителей, на мелких, хотя и равных клочках земли, то все едино, хотите вы того али не хотите, из вас впоследствии станут появляться новые кулаки… Да я же вам зараз прочту об этом…
Он развернул книжку, которую держал в руках, перелистал ее и, найдя нужное слово, прочитал:
— «Мелкое производство рождает капитализм и буржуазию постоянно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе…» Так писал Владимир Ильич. Это значит, товарищи, что раз не будет у нас эксплуататорских классов, то надобно создавать коллективные хозяйства с общественной собственностью на землю и средства производства.
— Это ты про артель гутаришь? — засмеялся кто-то из казаков. — Так вон она есть у нас, полюбуйтесь… Ежели так жить, как артельщики, так лучше загодя умереть.
Казаки загудели, захохотали.
— Они, артельщики-то, как раки, — выкрикнул рыжеусый казак. — Люди работают, норовят вперед идти. А наши артельщики-то пятятся назад…
— Да не, кум, они не раками ползут назад, — засмеялся взлохмаченный казачок с черными усиками и большой серебряной серьгой в правом ухе. — А как это у Крылова в басне, — еще дитенком учился в школе, запомнил: