— Ну, прощевай! Не обижайся!
— Товарищ Меркулов, — сказал Кавернов. — Чего же вы уходите? Вы ведь понятой.
— Нет. Некогда мне, — отмахнулся Сазон. — Вон понятая у вас Щеглова.
Хмурым взглядом проводив Сазона, Кавернов строго взглянул на Василий Петровича.
— Значит, хозяин, сдавать хлеб по налогу ты не хочешь?
— Рад бы, — пожал плечами старик, — нечем уплачивать налог. Нету хлеба.
— Это точно, что нет?
— Я, конешное дело, не могу сказать, чтоб совсем его не было. На прокорм до нови есть. Лежит в амбаре.
Разговор этот был тяжелый, не предвещавший ничего хорошего. Анна Андреевна, перебирая иглы, встревоженно поглядывала на городского парня, терзавшего вопросами ее старика. Глаза ее были полны слез.
— А где у тебя хлеб-то, хозяин? — сказал Кавернов.
— Ну, вестимо где, в амбаре, я ж сказал. Где ж ему еще быть?
— Показывай! — сказал Кавернов, вставая. — Пойдем, Федор.
Второй парень, приземистый, нескладный, нехотя оторвался от скамьи.
— Пойдем! — пробасил он.
— Ванюша, — проговорил старик внуку, — пойди, милок, покажи им закрома, нехай взглянут…
Василий Петрович говорил спокойно с достоинством, не повышая голоса, но нижняя губа его мелко вздрагивала.
Когда Кавернов с Федором и Ваней вышли во двор, Василий Петрович укоризненно глянул на понятую Щеглову.
— Что ж, Груша, и ты пришла у меня хлеб отбирать? — разглядывая в своих руках шило, которое он все еще держал, сказал старик. — Али ты, дорогая, никогда от меня ничего доброго не видела? Ведь мы с тобой в молодости вместе на сиделки ходили. Эх ты, Груша, Груша!..
— Да я-то при чем, Васильевич? — растерянно проговорила тетя Груша. Чуть не насилком забрали. Говорят, пойдем, будешь понятой. Это все они, оглоеды проклятые городские, замутили тут у нас все это дело. Взбулгачили народ, говорят, надобно кулаков потрясти.
— Кулаков? — удивился Василий Петрович. — А я-то тут при чем? Разве я кулак?
— Да считают, что ты тоже навроде кулака.
— Господи Исусе-Христе, — перекрестился старик рукой, в которой держал шило. — Слыхала, старуха, в кулаки мы попали. Да что ж это такое? Иде ж правда? У меня ж сын и дочь за Советскую власть боролись…
Тетя Груша намеревалась что-то сказать, но в это время дверь с шумом распахнулась. В хату ворвался злой, распаленный Кавернов.
— Слушай, Ермаков! — завопил он, трясясь от бешенства. — Ты какого черта голову нам морочишь? Говоришь, хлеб в амбаре, а там его почти нету. Где хлеб?
— Ой, боже мой! — закрыв лицо руками, заплакала Анна Андреевна. — Что же это деется? Где ж мой сыночек Проша, хоть бы посмотрел, какую мы измывку выносим…
Это подстегнуло старика.
— Ты кто такой, что допрос мне чинишь? — гаркнул он вдруг громовым голосом. — Отвяжись, собака! А не то я тебя, — шагнул он к парню, замахиваясь на него шилом.
Побелев, как стена, парень попятился к двери и вдруг, крутнувшись, с воплем выбежал из хаты во двор.
— Ай-яй!.. — орал он во все горло. — Караул! Убивают!
— Ошалел, что ли? — выходя из хаты вслед за Каверновым, пробормотала тетя Груша. — Это он, проклятый, нарошно. Не выйдет. Шилом он тя не убил бы…
— Люди добрые! — орал у ворот Кавернов. — Убить Ермаков хотел меня. Покушение!..
На крик сбегался народ. Вскоре вокруг Кавернова собралась толпа. Парень рассказывал ей, как его чуть не зарезал ножом старик Ермаков.
— Да у него и ножа-то в руках не было, — пыталась говорить тебя Груша. — А было шило. Хомут он чинил. — Но ее никто не слушал.
Из дому вышел Василий Петрович. Толпа притихла. Старик зашагал по улице, ни на кого не глядя.
Кавернов стремглав бросился к сельсовету.
— Пришьют теперь дело старику, — сочувственно говорили в толпе. Разве ж можно такое, чтоб на власть руку поднять?
— Да не поднимал он на него руку, — горячо объясняла тетя Груша. — У него ведь в руках шило было. Разве ж можно шилом человека убить?
— Так ты иди, тетя Груша, в стансовет, — посоветовал ей казак. — А то ж он там набрешет зря на Василия Петровича. А ты скажи правду.
XXI
Прибежав в стансовет, Кавернов выдыхнул:
— Старик Ермаков чуть не убил меня.
— Да ты что? — привскочил от изумления Концов. — Чуть не убил? Как же было дело? Расскажи. Да ты садись, чего дрожишь-то?
Парень сел на стул, отер рукавом пот со лба.
— Дело было так, — тяжело дыша, начал он. — Пришли мы, значит, к Ермакову. Стал я было ему говорить, чтоб он добром вывез хлеб на элеватор, а меня перебил председатель колхоза Меркулов. «Замолчи, мол, без тебя поговорю»… Ну, я поневоле замолк. Вижу, что у него с Ермаковым одна бражка… И начал тут этот Меркулов увиваться вокруг Ермакова. А потом я осерчал на Меркулова, сказал: «Брось ты свою политику»…