Марина это отлично понимала и, не желая его расстраивать, пошла на кухню, принялась готовить обед. Она знала Виктора: скоро он позовет ее и все расскажет. Но она ошиблась. Виктор стал одеваться, собираясь куда-то идти. Она вышла из кухни.
- Ты хочешь идти, Виктор? - спросила она.
- Хочу пройтись.
- Что с тобой? Почему ты не скажешь мне, чем ты огорчен? Что случилось?
Она его усадила на стул.
- Вчера на собрании писателей обсуждали мою повесть "Ветер в лицо" и разнесли ее в пух и прах, - тихо проронил он. - Сказали, что я не писатель, а... бумагомаратель... А все мое творчество - галиматья.
- Ах, боже мой! - возмутилась Марина. Ей казалось это просто кощунством. - Кто так мог говорить?
- Многие.
- Ну, все-таки?
- Сизолобов, Сурынин...
- Неужели даже Сурынин?
- Как я в нем ошибался! - с горечью воскликнул Виктор. - На днях в газете должен быть дан отчет об этом собрании... Мое имя будут склонять по-всячески. Стыдно будет на улицу выйти.
Несколько мгновений Марина стояла молча, ошеломленная тем, что услышала от мужа.
- Ведь это же ложь!.. - вскричала она. - Клевета!.. Ты талантливый человек, очень талантливый!.. Ведь Маяковский даже сказал об этом.
- Никто не придает значения тому, что он сказал, - горестно усмехнулся Виктор. - Меня здесь ненавидят и желают, чтобы я голову себе сломал.
- А я думаю, что ненавидят тебя потому, что завидуют тебе... Ты ведь талантливее их.
- Пойду, - сказал Виктор.
- Ты куда собрался? Сегодня выходной, побыл бы с нами.
- Пройтись немного.
- Возьми тогда с собой Ольгуню.
- Одевай ее.
Девочка, услышав, что отец намеревается взять ее с собой гулять, бурно стала проявлять свой восторг, захлопала в ладоши.
- Гулять!.. Гулять с папочкой!..
Оленьке теперь шел пятый год. Это была прелестная девчушка, белокурая, с большими голубыми глазами. Одевая девочку в новое красненькое платьице, Марина спросила у мужа:
- Ты ведь с Бадаевым и Словским был, кажется, дружен?
- Отношения у нас были неплохие.
- Словский ведь, кажется, в Москве где-то работает? И Бадаев там выдвинулся. Ты бы им написал, чтобы они защитили тебя от несправедливых нападок.
- Словскому я обязательно напишу. Вот только посмотрю, что они опубликуют обо мне в газете... Посмотрим еще, на чьей стороне будет правда...
- Правильно! - поддержала его Марина. - Не отчаивайся.
Виктор был прав. В среду в краевой газете появилась подвальная статья за подписью Сиволобова и Сурынина "Бульварщина". В статье живым, хлестким языком, причем, казалось бы, довольно убедительно, доказывалось, что повесть Виктора Волкова "Ветер в лицо" - не художественное произведение, а бульварщина, перемешанная с пошлостью и рассчитанная на отсталые вкусы. "Судя по этой повести, - писалось в статье, - молодой автор не обладает необходимыми данными для творческой деятельности. Мы рекомендовали бы ему не растрачивать напрасно свои силы и время на то, к чему у него нет способностей".
К такой обидной, а главное, несправедливой статье, к счастью, Виктор уже был подготовлен, и ее появление на страницах газеты не так уж сильно его огорчило, как огорчила маленькая заметка, опубликованная на следующий день в той же газете.
Заметку эту опубликовал хороший друг Виктора, тоже начинающий писатель, причем весьма одаренный, Смоков. Он работал в местном издательстве и редактировал Викторову повесть.
Во время редактирования рукописи он беспрестанно твердил Виктору:
- Знаешь, Витя, по-дружески тебе скажу: замечательная будет повесть... Ты - талантливейший человек!.. Ей-богу, правда! Тебе от бога дано.
И теперь этот Смоков открещивался от всего - и от Виктора и от его повести. Он писал в заметке, что, когда он прочитал повесть Волкова "Ветер в лицо", он отнесся к ней отрицательно. Но Виктор Волков, кичась-де своими революционными заслугами, чуть ли не с кулаками лез к нему, заставляя редактировать повесть. И он, дескать, Смоков, смалодушничал, испугался угроз Волкова и стал редактировать его повесть, хотя заведомо считал ее порочной.
Эта ложь человека, которого Виктор считал своим другом, его особенно опечалила и возмутила.
- Ну как после этого верить людям! - жаловался Виктор Марине. - Как будто прекрасный человек, этот Иван Смоков, и вот на тебе! Любопытно, что его заставило лгать?.. Неужели страх?..
- Да, именно боязнь, - заметила Марина. - Он, ничтожнейший человек, испугался после опубликования статьи как бы чего не вышло... Лучше признать себя виновным заранее и откреститься от тебя, а то ведь вдруг возьмут его за жабры.
- Ну как ты думаешь, могу ли я после этого подать ему руку? посмотрел Виктор на Марину.
- Да он тебе ее сам подаст, - усмехнулась Марина. - Вот посмотришь. Скажет: "Витя, не сердись, я вынужден был так сделать. Иначе могли бы для меня быть неприятности..."
Слова Марины были пророческими. В тот вечер как ни в чем не бывало к Волковым пришел Смоков.
- Здраствуйте, Мариночка, - благоговейно склонился он перед супругой Виктора, лобызая ее руку. - Здорово, Витенька!.. Ты что, неужто дуешься на меня?.. Чудак!.. Чего серчаешь-то?.. Неужели из-за этой злосчастной заметки?.. Пойми, иначе я не мог поступить...
Марина не выдержала и захохотала. Виктор взорвался:
- Идиот!.. Зачем ты солгал?.. Разве я подступал к тебе с кулаками?.. Ты скажешь, что может быть не хвалил мою повесть?..
- Хвалил, - твердо заявил Смоков. - И буду хвалить. Замечательная повесть!..
- Зачем же ты солгал в газете?
- Заставили.
- Врешь! Кто тебя мог заставить?..
- Издательство. Да не только в издательстве, но и...
- Не поверю.
- Как хочешь.
Иван Евстратьевич Смоков был примерно одних лет с Виктором. Они даже и внешне несколько походили друг над руга. Только Смоков был несколько ниже ростом, плотнее. По натуре своей он хотя был и добродушен, но временами на него нападала желчность, раздражительность. В такие минуты он был несносен. Он прилично одевался, следил за собой. Всегда был чисто выбрит, опрятен. Светло-русые волосы носил длинными, зачесывал их назад, прикрывая раннюю плешь. На лице его часто блуждала масляная улыбочка. Особенно она появлялась тогда, когда перед его взором вдруг возникали хорошенькие женщины. Женщин он любил до самозабвения. Не проходило и недели, чтобы он не влипал в какую-нибудь любовную историю...
В таких случаях жена Смокова - крупная женщина с крестьянским лицом Анастасия Никитична, или Настюка, как нежно называл ее Иван Евстратьевич, устраивала своему неверному супругу грандиозные баталии. В пылу ревности она, как утверждают, даже бивала его.
Иван Евстратьевич, обливаясь слезами, стоял перед женой на коленях, вымаливая прощение. Он каялся в своих прегрешениях, клялся и заверял, что теперь он даже и не взглянет на женщин, какими бы обольстительными они ни были. Сердце у Настюки было мягкое, она сдавалась, и супруги примирялись. Неделю-другую Иван Евстратьевич, как напроказивший и побитый щенок, юлил перед женой, был с ней приторно ласков. И стоило Настюке несколько успокоиться, как Смоков снова попадался с поличным. И снова между супругами скандал, драка, клятвы, заверения.
Вот таким по натуре своей был Иван Евстратьевич Смоков.
Когда по поводу многочисленных любовных приключений Смокова его приятели подшучивали над ним, Иван Евстратьевич не обижался, он тоже весело смеялся.
- Что поделать друзья, - говорил он. - До чертиков люблю женщин. Как увижу хорошенькую женщину, так от восторга замираю. Так бы и задушил ее в своих объятиях... Да надо прямо сказать, что и они меня любят...
- До самой старости, наверно, будешь их любить? - допрашивал Смокова какой-нибудь его приятель.