— Вы знаете английский?
— Да, немного. Самоучкой.
Зав бросил его рассказ на стол и сказал по-английски, указывая на стул:
— Садитесь, пожалуйста. Кем вы работаете?
Храмов сел и, чувствуя уже неподдельную застенчивость, ответил тоже по-английски:
— Я аспирант института стали.
— Сколько вам лет?
— Тридцать.
Зав опять заглянул в последнюю страницу его рукописи.
— Ну что ж, рад познакомиться, Евгений Петрович. Меня зовут Анисим Михайлович. У вас прекрасное произношение. Никогда не подумаешь, что вы самоучка.
— Всю войну слушал английское радио. Я жил в лесу на кордоне, приемник мы не сдавали. — Храмов был польщен безмерно, он весь сиял.
— Минуточку, — сказал зав по-русски, взял рассказ и подошел к женщине, сидевшей у окна в другом углу. — Алла Михайловна, голубушка, прочтите в ближайшее время, пожалуйста. — Вернулся к своему столу, выдвинул из правой тумбы ящик, достал пачку журналов «Лайф», протянул их Храмову: — Вот, возьмите. Я вижу, вы заинтересовались. Эти, на столе, я только что получил, еще не читал. Но и эти не старые.
— Спасибо. — Храмов даже растерялся, что редко с ним случалось. — Но как же...
— Вернете, когда явитесь получать отказ. — Зав повел очками в сторону женщины, которую звали Аллой Михайловной.
Шутка могла бы прозвучать двусмысленно, если бы эта женщина не была в столь почтенном возрасте. Храмов положил журналы в портфель.
— Огромное спасибо. Извините. — Он поклонился, но Анисим Михайлович не прощался, вышел вместе с ним.
В коридоре Анисим Михайлович взял Храмова под руку и заговорил совсем другим тоном, очень доверительно:
— Вам когда-нибудь приходилось заниматься редактированием?
— Нет. — Храмов чувствовал себя удивительно свободно с этим человеком, хотя они были знакомы всего пятнадцать минут. — А почему вы спрашиваете?
— Не хотите попробовать?
— А это что?
— Очерки, статьи, рассказы.
— На русском?
— Да. Переводные. С английского. Я потому и говорю с вами, что вы знаете язык.
— И оригиналы есть?
— Есть. — Анисим Михайлович остановил его в небольшом холле. — Хотите попробовать?
— С удовольствием.
— Подождите меня.
Он вернулся с голубовато-серой папкой в руке.
— Вот. Здесь сорок страниц. И оригиналы. Сможете принести через неделю?
— Постараюсь. А править прямо на этих страничках?
— Да.
— Карандашом?
— Можно чернилами.
— Ясно.
— Запишите на .всякий случай мой рабочий телефон.
Храмов спрятал папку в портфель, записал телефон. Анисим Михайлович протянул руку.
— До свидания.
Рука у него была мягкая, как пастила...
Шагая к центру, Храмов мысленно восстанавливал секунда за секундой свой краткий, но так неожиданно закончившийся визит в редакцию. Скоропалительность, с которой Анисим Михайлович сделал свое предложение, его удивляла. Но, может, так вообще принято в журналистской и литературной среде?
Не менее удивительным было разительное несоответствие внешности этого человека и его имени. Анисим... Храмову представлялось, что обладатель такого имени должен, во-первых, жить в деревне, а во-вторых, быть дюжим, ражим мужиком. Или, наоборот, затюканным, облезлым мужичонкой. Это, конечно, из области фантазии, но, во всяком случае, Храмову так подсказывало воображение: Анисимов он до сих пор в жизни не встречал...
Вечером он с неведомым доселе удовольствием принялся за работу. В папке оказались две статьи и рассказ. Бумага необыкновенно белая и плотная, шрифт на машинке явно не наш — заметно мельче, и рисунок букв другой. Анисим — так стал звать про себя Храмов скорого на решения заведующего литературным отделом — дал ему второй экземпляр, из-под копирки. Ну, да, понятно: если он, Храмов, только зря измарает этот экземпляр, у Анисима останется для работы первый.
Сначала Храмов прочел все насквозь. Перевод был плохой. Собственно, не перевод, а подстрочник, калька. Непохоже, чтобы переводил русский. Статьи посвящены Америке.
Затем он приступил к правке, сверяясь с английским оригиналом. Правил все-таки карандашом, чтобы после обвести чернилами.
В школе за сочинения он неизменно получал пятерки, ошибок не допускал. Значит, кое-какая культура языка у него есть. А сейчас он видел перед глазами вывернутые наизнанку, скособоченные, искалеченные фразы. Эта работа представлялась ему работой костоправа, починяющего вывихнутые руки и ноги.
Через неделю он принес Анисиму выправленные рукописи. Тот посмотрел страниц пять и объявил:
— По-моему, недурно. Кажется, у нас с вами дело пойдет. Кстати, и рассказ ваш неплох.
Храмов рос в собственных глазах. Со злорадством вспомнил забракованную диссертацию.
— Будете печатать? — спросил он.
— Заслали в набор. Посмотрим. Вы запишите, пожалуйста, мой домашний телефон и адрес.
Храмов записал.
— Скажем... скажем, встретимся через два дня. После восьми.
Через два дня Храмов в девять часов вечера звонил в квартиру дома на Беговой улице. Дверь еще не открылась, а он уже обонял какие-то вкусные запахи, сочившиеся из этой квартиры.
Анисим был в жемчужного цвета шелковом халате до пола, под халатом рубаха с галстуком. Видно, пришел совсем недавно.
— Прошу. Снимайте пальто.
Посреди большой светлой комнаты стоял круглый стол, на котором были разбросаны журналы, ярко раскрашенные консервные банки, три трубки с длинными прямыми мундштуками.
— Располагайтесь, Евгений, — сказал Анисим, показывая на кресло. — Курите?
— Нет.
— Сейчас сварим кофе. Прошу, будьте как дома.
Анисим ногтем открыл крышечку одной из банок, набил трубку, закурил и пошел на кухню. Храмов понял, что так вкусно пахнет: табак и кофе. Но что это за табак? Он никогда не видел его в такой упаковке... Храмов не удержался, взял открытую банку, понюхал. За этим и застал его Анисим, вошедший с двумя чашками кофе. Храмов смутился. Но Анисим, поставив передним чашку и лукаво поглядев поверх очков, легко снял неловкость:
— Что, хочется закурить?
— Это, по-моему, можно и есть.
— Не устроить ли вам жевательный табак?
— Ну что вы, не надо!
Анисим показал ему трубкой на чашку, сам сделал несколько глотков.
— Могу я вас звать просто Женей?
— Конечно.
— Я ведь намного старше... Да... Так вот, Женя, работа ваша меня вполне устраивает. Будем продолжать. А пока... — Анисим обернулся, взял с тахты конверт и положил его перед Храмовым. — Здесь четыре тысячи рублей.
— Но, Анисим Михайлович, я же работал непрофессионально! — воскликнул Храмов.
— Очень даже профессионально. И я вам сейчас же дам еще порцию для правки.
— Но это слишком много — четыре тысячи, — уже спокойнее сказал Храмов, накрывая конверт рукой.
— Такие у нас расценки. Берите. Это честные деньги.
Храмов не заставил себя уговаривать дольше, положил конверт во внутренний карман.
— Вы не интересуетесь, для кого работали? — спросил Анисим.
— Если не секрет.
— Есть одно американское издание на русском языке. Вам его читать, наверное, не приходилось.
— Наверняка не приходилось.
— Хотите выпить чего-нибудь?
— В принципе я не пью. Разве что каплю вина.
Анисим пошел на кухню, а Храмов огляделся. Его поразил стоявший в углу на столике огромный плоский приемник, чернеющий эбонитом и сверкающий никелем. Анисим принес два стакана и бутылку с золотым вином. Когда пробка была открыта, запахло апельсином. Анисим налил по половине и, подавая пример, отпил глоток. И заговорил:
— Видите ли, Женя, я не только заведую отделом литературы, я еще и редактор этого американского издания на русском языке.
Храмов ждал продолжения.
— Американцы — наши друзья. Я занимаю у них должность совершенно официально, с ведома советских властей. Следовательно, вам, дружок, нечего опасаться. А меня вы просто выручите, потому что литредактор, работавший до вас, внезапно уехал из Москвы. Вы не будете в обиде, уверяю. — Он сделал еще глоток.