На земле лежали узелки и чемоданы с наклейками. Видимо, обе женщины ехали откуда-то издалека и сделали пересадку в Белогорске, ожидая московского поезда.
Тетя Оля взяла девочку на руки и подошла к мертвым женщинам.
— Послушай, деточка, ну, повернись! Покажи мне, где твоя мама?
В это время резкий свист бомбы, а затем и взрыв заглушили слова тети Оли, и она инстинктивно прижалась к земле, подминая под себя сопротивлявшуюся девочку. Потом она покосилась на небо, где метались самолеты и голуби, и перевела дыхание, чувствуя, как спокойствие понемногу возвращается к ней.
Она увидела машиниста Зябликова, торопливо шагавшего по пустынной улице с железным сундучком в руке. Он тоже заметил тетю Олю и направился к скверику.
— Ну, что ты навалилась на девчонку? — сказал он, обращаясь к тете Оле. — Вставай, а то задавишь.
— Да ведь убьют ее, Кузьмич.
— А чего же ты здесь торчишь? Забирай ребенка и беги в туннель.
— И верно. От страха я сразу-то и не сообразила. Да, с вызовами-то как же?
— А никак. Нынче и без вызовов каждый на месте будет. Там и отдашь. Ну, беги, а то летчик уже на второй заход разворачивается.
В глубоком туннеле, который соединял город с вагоноремонтным заводом и с депо, тетя Оля переждала бомбежку и, держа девочку на руках, снова оказалась в скверике, откуда только что отошла машина, забрав двух мертвых женщин и все принадлежавшие им вещи, кроме чайника.
Куда направилась машина, никто не знал.
В тот день тетя Оля обошла все больницы и госпитали, но там слишком много было убитых женщин, привезенных из разных концов города, и девочка не могла разобраться, кто ее мать.
Все эти мамы крепко спали. Их лица были покрыты марлей, а сложенные на груди руки выпачканы землей. Девочке было года три, но с перепугу она забыла все и не могла назвать ни своей фамилии, ни своего имени.
Так появилась у тети Оли дочь.
В следующее свое дежурство тетя Оля попросила всех присутствующих принять участие в судьбе девочки и придумать для нее имя.
После долгих споров девочку решили назвать Поленькой, то есть так же, как называли когда-то Колганову.
С тех пор как в домике тети Оли появилась Поленька, прошло семь лет. Девочка росла, хорошела, а тетя Оля старилась и в минуты раздумья с особой остротой замечала, как благоустраивается мир, в котором она жила.
Давно исчезли старые паровозы и вагоны четвертого класса. Вместо извозчичьих пролеток у вокзала появились автобусы, а за переездом, на пустыре, выросли четырехэтажные каменные дома. Сверкающий, как ледяная глыба, огромный элеватор и новое здание электростанции из бетона и стекла украшали теперь маленький городок, где когда-то было много нищих и церквей.
Только вагон, где помещалась дежурка, все еще торчал на прежнем месте и неизвестно почему поскрипывал обшивкой даже в тихую погоду.
— Хоть бы ты сгорел, проклятый! — говорила тетя Оля, когда мыла полы и вынимала из-под ногтей занозы.
Но вагон не горел. Перегороженный внутри на несколько отсеков, а снаружи обнесенный завалинкой, он только все заметнее накренялся в ту сторону, где росли березы, словно стараясь прислониться к ним.
Этот вагон лет сорок тому назад был прозван «брехаловкой», но официально он именовался пунктом обмена, или дежуркой, куда собирались сменные бригады в ожидании своих паровозов, которые были еще в пути.
Здесь при входе стоял начищенный бак с кипяченой водой, а чуть подальше находился стол, постоянно занятый людьми, любившими почитать газету, поспорить, сыграть в шахматы или в домино.
Даже в глухой предрассветный час за этим столом паровозники умели весело коротать свое время.
Отсюда всегда до ушей диспетчера доносился то обрывок спора, то хохот, вызванный смешным рассказом, то стук костяшек, похожий на цокот подков.
Однако этот шум никому не мешал.
В соседнем отсеке на железных койках постоянно отдыхала какая-нибудь паровозная бригада, и когда тетя Оля входила в отсек и говорила «подъем», то машинист поднимался первым. За ним вскакивал помощник, а потом пробуждался и кочегар, потягивался, зевал, не спеша выходил на полотно и поворачивал голову в ту сторону, откуда доносился знакомый паровозный свисток. Затем бригада исчезала из дежурки, но отсек сразу же занимали другие, иногородние паровозники, с которыми тетя Оля обращалась мягче, чем со своими, и не так сильно ругала их, когда они ложились на койки в верхней одежде и сапогах.
Вагон стоял в десяти метрах от вокзала и своим запущенным видом резко выделялся среди других станционных построек.