— Нет, как там Авилов ни пыжится, а против вас, Яков Андреевич, у него гайка слаба.
— Это почему же?
— А так, слаба, и все, — сказал сцепщик.
— Ну, а новости-то есть какие-нибудь?
— Есть. Авиловская жинка родила.
— Да ну? Мальчика или девочку?
— А кто ее знает, родила, и все.
У выходной стрелки сцепщик спрыгнул с тендера и скрылся в гуще товарных составов, а машинист вытер руки чистым концом и зевнул, предвкушая впереди и сытный завтрак и сладкий отдых.
Несмотря на усталость, Яков Андреевич не торопился домой, а тихо вел паровоз к депо, находясь все еще под впечатлением совершенной поездки.
По-видимому, он давно привык к тому уважению, каким окружали его люди, и сейчас это уважение он воспринимал спокойно, отвечая на поклоны знакомых то скупой улыбкой, то чуть заметным взмахом руки.
Из окна паровозной будки ему хорошо была видна привокзальная улица, залитая утренним солнцем, и булыжная мостовая, поросшая травой.
Среди редких прохожих Яков Андреевич заметил внука и потянулся к свистку, чтобы вернуть мальчишку, который решительно шагал к центру города.
Но, услышав знакомый паровозный гудок, мальчик не изменил своего направления, а только посмотрел из-под ладони на деда и зашагал еще решительнее.
«Недолго погостил — наверно, с бабкой повздорил, экой озорник», — подумал Яков Андреевич, чувствуя что-то вызывающее в поведении внука.
Через несколько минут старый машинист поставил паровоз в депо и важно сошел вниз, держа в руке свой железный сундучок.
Привычная обстановка успокаивающе подействовала на Якова Андреевича.
Он оглядел депо, где по-прежнему лязгало железо, клокотал пар, дымился шлак и как-то по-банному тлело электричество, освещая несколько паровозов, облепленных слесарями.
Яркие вспышки автогена метались повсюду и доставали почти до самой крыши, откуда в моменты затишья слышалось воркованье голубей.
Убедившись, что в депо все шло по-старому, Яков Андреевич направился в дежурку.
Там его встретили приветливо: машинисты — крепким рукопожатием, помощники и кочегары — такой молчаливой почтительностью, какую они редко проявляли даже к своим наставникам.
— А, Яков Андреевич, ну, спасибо, вытянул, — сказал диспетчер и, подмигнув окружающим, протянул машинисту какой-то конверт.
— Что это?
— Да, наверно, письмо от зазнобы. Смотри, старый греховодник, как бы тебе Пелагея усы не выдернула.
Все засмеялись, улыбнулся и Яков Андреевич.
Ногой он затолкнул сундучок под скамейку, и, чтобы не испачкать письмо, тщательно вымыл руки и сел около плиты, предполагая, что пишет ему какой-нибудь молодой машинист из соседнего депо, вызывая старика на соревнование.
Перед чтением Яков Андреевич расстегнул китель, высморкался, закурил и после этого не торопясь приступил к письму, которое лежало у него на коленях.
Первые же строчки заставили старого машиниста снисходительно улыбнуться, но эта улыбка недолго продержалась на его лице.
Вместо нее по морщинистым щекам Якова Андреевича прошла легкая зыбь, затем в глазах его появились недобрые огоньки, а брови нахмурились и зашевелились в каком-то гневном изумлении.
— Ну, что там пишут? — спросил один из машинистов, заметив, как Яков Андреевич скомкал письмо.
— Так, баловство одно, — сказал Плетнев и бросил письмо в плиту, но через минуту, когда ослаб первый приступ гнева, Яков Андреевич вынул обратно скомканный лист, сунул его в карман и вышел из дежурки, не сказав никому ни слова.
Тяжелой поступью продвигался он до шлагбаума, потом свернул в улицу, заставленную одноэтажными деревянными домами, и грозно остановился, увидев ребятишек, играющих в футбол.
Появление Якова Андреевича заметно снизило темп игры.
Судья Мишка Пономарь сразу же покинул поле и юркнул в свою калитку, забыв вынуть изо рта свисток.
Поредели и линии защиты. Только один вратарь, стоящий спиной к Якову Андреевичу, все еще не подозревал, какая гроза надвигалась на него, и важно расхаживал от одного колышка к другому, поправляя то перчатки, то наколенники.
— Это что же, опять стекла бить? — сказал Яков Андреевич, опуская свою тяжелую руку на плечо вратаря.
— Какие стекла, дядя Яша? Их бьет нападение, а я вратарь.
— Так, значит, ты тут ни при чем. Может, ты и старших уважаешь?
— Уважаю.
— А я тебе скажу — не уважаешь, врешь, все ты врешь. Ну-ка, покажи ногу. Откуда у тебя такая краснота?