Группа товарищей».
— Группа товарищей, — с изумлением повторил Яков Андреевич. Он положил в футляр очки и позвал с улицы Женьку.
— Садись, — сказал он.
— А я постою, побольше вырасту.
— Но ты и так не маленький. Вон какие письма пишешь. Однако тут не все правильно. Ты, наверно, спутал мой паровоз с другим.
— Я ваш паровоз узнаю даже по свистку.
— Ну, хорошо, допустим, я обманщик. Но при чем же тут пар? Я тебя не видел двое суток, а ты пишешь, якобы я умышленно открыл форсунку. Молчишь? Тогда покажи мне, с какой стороны семафора ты стоял?
— С этой.
— А какая это сторона?
— Левая.
— Правильно, левая. А на какой стороне находится машинист?
— Кажется, на правой.
— Кажется… Знаешь ведь, что на правой. Ты не налим, у меня из рук не выскользнешь. За что ты меня, старика, срамишь на всю улицу? Что же обо мне подумает твой отец? А ведь мы с ним соревнуемся.
— Простите, дядя Яша. Значит, это ваш помощник.
— Молчи, я сам разберусь, без подсказки. Ступай да скажи отцу, вечером зайду поздравить. Что там у вас — мальчик или девочка?
— Сестренка. Светкой назвали.
— Ну и хорошо, и ступай. Не вертись перед глазами.
Яков Андреевич сложил письмо и, как только Женька хлопнул калиткой, вышел из садика и долго потом смотрел из окна на уличных ребятишек, играющих в футбол. Потом старый машинист что-то писал, а Пелагея Никитична все вздыхала и искоса поглядывала на его озабоченное лицо.
— Послушай, Пелагея, — сказал он, — хватит тебе вздыхать, ишь какой сквозняк устроила. Достань-ка мне из сундука новый костюм.
— Опять собрание?
— Нет, пойду в политотдел, надо разрешение взять на поездку одной группе товарищей.
— А что же это за группа? Практиканты?
Яков Андреевич отрицательно покачал головой.
— Пока я там буду, — сказал он, — ты сбегай к нашим и передай Петьке, пусть собирается в поездку. Да проследи, чтобы его одели попроще, не на парад поедем. А Женьку я обрадую сам.
Яков Андреевич проводил до калитки жену и вскоре тоже вышел на улицу, где после матча ребят было как-то особенно тихо.
Он огляделся, вынул из кармана конверт и, сунув его под крыльцо, быстро зашагал по панели, словно боясь, что его могут остановить.
В следующую поездку Якова Андреевича, примерно за час до прибытия скорого поезда, к Белогорскому депо подошли два мальчика со свертками в руках и сели на рельс.
Им было жарко, но они крепились в своих теплых фуфайках и с тревогой следили за паровозами, которые стояли в депо.
— Петя, а Петя!
— Ну, чего тебе?
— А может, он нас подведет?
— Кто, дедушка? Ты его еще не знаешь. Раз он сказал, значит, точка. Тебя придут провожать?
— А как же.
— И меня тоже. Подумай только, уезжаем. Бабушка мне столько еды положила, на целую неделю хватит.
Заметив выходивший из депо паровоз Якова Андреевича, ребята вскочили на ноги и замахали руками.
— Ух, какая махина! — прошептал один из них, когда паровоз остановился.
Яков Андреевич спустился вниз, поздоровался с оробевшими ребятами и помог им перебраться с земли в паровозную будку.
Когда он их подсаживал, он заметил, как цепко взялись они за поручни и как у ребят дрогнули мускулы, а глаза засветились и впились в раскрытую топку, где бушевал огонь.
1954
СОРИНКА В ГЛАЗУ
Этот ресторан Линевский выбрал главным образом потому, что в прошлое посещение ему понравился там официант, сумевший вкрадчивой лестью и почтительностью расположить к себе всю ужинающую компанию. Он выбрал этот ресторан еще и потому, что там было тихо, светло и чисто и туда редко заходили студенты, подгулявшие рабочие и женщины с грошовыми клипсами в ушах.
Когда он разделся, то прежде всего обратил внимание на землистые, старческие пальцы гардеробщика, обмороженные еще в первую мировую войну.
Какой-то старинный значок с двумя мечами украшал впалую грудь этого худенького старичка, одетого в потертый китель.
— Как она, жизнь-то, служивый?
— Ничего, движется. Сначала день, потом ночь. Глядишь, и сутки прочь.
— Вот как, — сказал Линевский. — Да ты, видно, философ?
— На то и человек, чтобы рассуждать.
— И отлично. А что это у тебя с руками? — спросил Линевский, кладя на барьер пальто и шляпу.
— Война покалечила, — сказал гардеробщик.
— В таком случае перчатки носить надо.
— Мало ли чего надо. За перчатки-то шестьдесят восемь рубликов берут, а старые у меня в починке. Может, газетку желаете?