От Ковалева пахло траншеей, пылью, развороченной теплой землей.
Поправив кобуру, оттягивающую ремень, Ковалев быстро поднял нижний край плащ-палатки и, нагибаясь, скрылся на половине капитана.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
— Садись, — сказал Демиденко, — думать будем. Мне звонили сверху от Термигорова и спрашивали, нет ли у нас подходящего парня одному капитану в напарники, а тот капитан уходит к немцам в тыл.
— Они, что ж, хотят произвести глубинную разведку? — спросил Ковалев, потягиваясь на стуле и щурясь от резкой перемены света.
— А их сам бес не поймет, чего они хотят, то ли разведки, то ли диверсии. У них такая думка, чтобы этот человек был не особенно фигуристый и с лица незаметный, а годами не выше тридцати пяти. Можно и беспартийного. Давай-ка мы пошукаем, кто проживал в псковских местах или в Эстонии.
— Астахов из Пскова.
— Ну нет, — сказал капитан, — Астахов нам самим нужен, давай пошлем Симакова: и хитер, и умен, и храбрости на целую немецкую роту хватит.
— Так Симаков же не знает того района. Да и лицо у него такое, хоть на парижскую выставку. Вот если Дундукова?
— А ну его, твоего Дундукова. Это не разведчик, а паровоз под парами. Комаров — вот истинная фигура.
— Но ты забываешь, — сказал замполит, — у него под Псковом невеста есть, красавица. Сам видел фотографию. Совсем извелся парень. Однажды я его спрашиваю: «Что это ты такой печальный, Комаров?» А он говорит: «Видите — весна, товарищ капитан. Это, наверно, от теплого ветра мне невеста вспомнилась…» Вдруг он не выдержит и завернет к ней в гости, что тогда?
— Тогда будет худо. Конечно, хлопец он крепкий, но лучше его не тревожить. Я вот прикидываю насчет Стасова.
— А здесь и прикидывать нечего… Лихач. От него за версту несет разведчиком.
— Так неужели же отдавать Пчелку? — сказал капитан и внезапно умолк. Он отвернулся от Ковалева и нахмурился, закрывая лицо ладонями. — Комдив нам не простит, если мы пошлем Пчелку, понимаешь, да и ребятам без него будет скучно. Вот, скажут, посмотрите на наших командиров. Дураки, взяли и отдали самого лучшего разведчика.
— Мне кажется, — заметил Ковалев и потупился, чувствуя, что кривит душой, — Пчелка им просто не подойдет по возрасту.
— Ну, а как ты находишь Радыгина? Это, я тебе скажу, такой артист, что лучшего и не надо.
— Но ты же понимаешь, им требуется совершенно проверенный человек, а Радыгин, черт его знает, возьмет да и выкинет что-нибудь. Давай лучше пошлем Сизова. Этот человек для любой операции годится.
— А мне думается, лучше — Радыгина. Ну чем плохой хлопец?
— Да я не говорю, что плохой. Но дело-то уж очень рискованное.
— А нынче за что ни возьмись — все рискованно, — убежденно сказал капитан. — Я в Радыгине не сомневаюсь. Он наш, понимаешь ты, русский от головы до пяток. Я не имею никакого права не доверять ему.
— Ну что ж, посылай Радыгина, но у меня к нему, — сказал Ковалев, — не лежит душа. Я люблю людей светлых. А что такое Радыгин? Как он жил до сорокового года, я не знаю.
— Постой, а в чем же заключается твоя задача? Ты возьми этого человека, зажги в нем огонь. Вот он и станет светлым. А если ты не хочешь Радыгина — значит, и не надо, — глухо сказал Демиденко, — жребий падает на Сизова, а против Радыгина это ты зря такие думки носишь. Я же тебе сказал: мы должны предупредить капитана, и пускай он решает сам. Понравится — в добрый путь, а не сойдутся — отдадим Сизова.
— Ну и упрямый же ты, — сказал Ковалев, — разве я не желаю удачи Радыгину, но что я могу с собой поделать, если у Радыгина было такое прошлое. Кто он, ты знаешь?
— Знаю, и ты знаешь. Поэтому особенно и не настаиваешь на своем.
Через несколько минут капитану удалось все-таки склонить Ковалева на свою сторону, и он, очень довольный, сразу же после бритья вызвал к себе Радыгина и отправился с ним к Термигорову, в разведотдел.
Стояла ветреная жаркая погода, и накаленное солнцем безлюдное Пулковское шоссе пахло сапожным варом и рябило вмятинами, оставшимися на гудроне от острых конских шипов.
Капитан и Радыгин сошли на обочину дороги, потому что размягченный асфальт, казалось, прилипал к подошвам и по нему было трудно двигаться, как по зыбкой почве.
Вдоль шоссе на уцелевших телеграфных проводах сидели ласточки, оцепенев от зноя. В траве пели клесты. На иссиня-темном накатанном гудроне поблескивали свежие осколки от снарядов.
Кругом было тихо, и война как-то очень спокойно глядела на капитана и Радыгина с посеченной высоты, с заминированных полей и со дна глубоких воронок, не успевших еще зарасти травой.