Никогда Радыгин долго не задерживал своих мыслей на каком-нибудь одном предмете, но теперь он даже во сне видел мост и просыпался от сильного сердцебиения, растерянно оглядывая комнату, к которой он никак не мог привыкнуть.
Радыгин очень уставал, успевая за день побывать у нескольких инструкторов. Но иногда выпадали и замечательные минуты. Особенно ему нравились вечера, когда Серафима Ильинична и Ливанов усаживали его за стол и они пили чай, как одна семья, спокойно разговаривая.
Однажды Ливанов рассказал о золотых приисках, где он перед самой войной проходил практику, и Радыгин удивился, узнав, что там люди живут обыкновенной жизнью: посещают клубы, гуляют на свадьбах у друзей, честно работают и очень редко убивают друг друга за золото.
— Вот ты, Паша, удивляешься, как это я рискнул привезти в Якутск восемь килограммов золота, взяв с собой только одного приискового рабочего. Ну, привезли, сдали государству, получили расписку. Что же тут такого особенного?
— Как что, а золото? — спросил Радыгин. — Как же это получается? Золото — и вдруг никакой крови.
— А очень просто, — сказал Ливанов, — у нас теперь, Паша, каждый человек знает свое будущее. Он не пропадет. Так зачем же ему марать свое имя и искать счастья там, где оно не лежит? Ведь, правда, незачем?
— Не знаю, — сказал Радыгин и сел на сундук, а Ливанов прислонился к стене и внимательно посмотрел на своего собеседника.
— Как же ты не знаешь? Сколько объездил всяких государств — и говоришь: не знаю. У тебя, что же, были особые планы на жизнь?
— Планов-то было много, только они все лопались, вроде дождевых пузырей. Вот некоторые думают, если я простой моряк — значит, мое дело бить в кабаке морду другим матросам, а в рейсе драить палубу и травить якоря. Сначала я и сам так думал, а потом стал я приглядываться к жизни — и вижу, так жить нельзя. Надо или подаваться в Советскую Россию, или добыть свой капитал и плевать на всех.
— То есть?
— Ага, непонятно. Вы не жили при капитализме, а я жил. Деньги гони на бочку, кроны, — и ты получишь все: и дом, и жену, и ученье. Куда вы сунетесь без капитала в других государствах? Разве что на кладбище. Вот и стал я задумываться, прикидываю в уме цифру, сколько мне нужно денег, и удивляюсь — сто тысяч крон. А это, товарищ капитан, гора. Встала она передо мной, а как на нее взобраться, и сам не знаю. Лед до вершины. Попробуй-ка поднимись босыми ногами.
Но я пошел. Начал я копить деньги, скупым стал, скучным. Смотрю, нельзя ли кого-нибудь обмануть, или обыграть в карты, или еще сделать что-нибудь такое, чтобы прибавился мой капитал. И вижу — можно. Три года я находился в таком тумане, пока мы не пришвартовались в Сан-Франциско. Ну и городок! — Радыгин тихо засмеялся и посмотрел на картину с мертвой шхуной. — Да, товарищ капитан, не успел я поставить ногу на берег, а меня уже рвут на части и каждый норовит запустить руку в мой карман. Но ни черта. Держусь, а вечером попадаю в одну морскую лотерею. Вхожу по коврам в зал, где стоит колесо, а под колесом — ящик, и вокруг этого ящика до черта всякой матросни, и каждый пытает счастье.
«Какие, — спрашиваю, — предметы здесь можно выиграть?» А мне показывают на берег Тихого океана, а там отдельно от других стоит пароход неописуемой красоты, и называется он «Счастье». А, думаю, не попытать ли мне судьбу? Все равно честным путем парохода не наживешь, а выиграть его безусловно можно.
— Ну и что же, выиграл?
Радыгин усмехнулся.
— А как же, — сказал он, — до самого утра я крутил колесо. Спустил все свое жалованье за три года. Но под конец все-таки выиграл. Знаете что? Куклу. Взял я ее за ноги и как бешеный выскочил из зала. А потом притих. Сел я на скамейку под деревья и вижу: встает солнце, чужое, черное от портовой копоти, и такое холодное, товарищ капитан, что это невозможно передать словами. Нет, думаю, хватит карабкаться к такому солнцу, да еще по такой скользкой горе, — и что же получилось? Вышел я на бульвар разбитым, несчастным стариком, а ушел оттуда веселым и молодым, будто кто-то снял меня с мели и пустил в плавание по новым морям. Вы только на меня не серчайте, товарищ капитан, жадным я никогда не был. Иной раз эстонские моряки пригласят меня на крестины, и я, пожалуйста, кладу десять крон младенцу на пеленки.
— Ишь ты какой добрый, — сказал Ливанов и стал раздеваться.
Вскоре они легли — Ливанов на кровать, а Радыгин на диван, накрывшись простыней, от которой пахло рекой и холодным лесным покоем.
— Ты спишь, Паша?
— Нет.
— Ну, спокойной ночи, — сказал Ливанов.
— Спокойной ночи, товарищ капитан.