Там, за бортом машины, темной величавой синевой блестела вода. Она казалась одноцветной и твердой, как лед, и только на горизонте была тронута красным отсветом зари и задымлена далеким пароходом.
Летчик повернулся и кивком головы показал Радыгину на истребителей, которые внезапно вывалились из облаков и понеслись навстречу самолету, легко покачиваясь и скользя. Радыгин понял, что это свои, и замахал руками, приглашая головную машину подойти поближе, словно старого приятеля.
Почти до самого аэродрома четыре истребителя конвоировали У-2.
По мере приближения к городу лицо Радыгина принимало все более заносчивое выражение, а душа наполнялась гордостью за все, что они пережили с капитаном, и, главное, за то дело, которое благополучно завершалось в эти утренние минуты.
Он чувствовал себя так хорошо, словно вез счастье для всего города, но люди еще не знали, что оно у него в руках.
— Ну как, бомбардир, живой? — закричал летчик Радыгину, когда машина остановилась около деревянного барака.
— Целый, — сказал Радыгин и подошел к багажнику. Он помог капитану выбраться из самолета, затем оттащил его метров на десять от машины и уложил на траву.
Ливанова сильно знобило. Он тяжело дышал, и от всего его тела веяло жаром и мягким дрожжевым запахом, словно он пролежал несколько часов на солнцепеке.
— Товарищ капитан, товарищ капитан, — сказал Радыгин, опускаясь перед ним на колени, — очнитесь, мы прилетели.
— Кто это? — спросил Ливанов, и на его потемневшем лице появилась слабая улыбка.
— Это я, Радыгин, не бойтесь.
— Я не боюсь. Где мы, Паша?
— Дома! Ну откройте глаза, видите — аэродром. Вон наш архангел ходит, вот мешок с деньгами. Вы пока покараульте, а я сбегаю в штаб насчет машины. Вас домой или в госпиталь?
— В госпиталь, на Суворовский. Пусть туда позвонят из штаба.
Через несколько минут они на полуторке выехали с аэродрома, и Радыгин всю дорогу придерживал мешок с деньгами, то прижимая его к кабине, то садясь на него верхом.
Он смотрел на мелькающие дома, на женщин, стоящих в очередях, загадочно подмигивал постовым милиционерам, а когда машина проскочила госпитальные ворота и, визжа тормозами, резко остановилась у подъезда, Радыгин вдруг почувствовал щемящую боль в душе и тяжело выпрыгнул из кузова.
— Прощайте, товарищ капитан, — глухо сказал он, когда санитары положили Ливанова на носилки, — спасибо вам за все.
— Что ты, Паша, это тебе спасибо. Приходи проведать.
— Обязательно приду, а теперь какие будут приказания?
— Сдай деньги в разведотдел полковнику Термигорову. Вот ему записка. Ну, до свиданья.
Радыгин нагнулся и осторожно пожал руку капитана.
Он нагнулся еще ниже и увидел большие, влажные глаза капитана, белую нитку, прилипшую к его мокрому лбу, и впалые щеки, которые были покрыты такой болезненной серостью, словно он много суток пробыл в пути.
Радыгин проводил взглядом носилки с капитаном, затем сел в кузов машины и хмуро сказал шоферу:
— Видал, с каким человеком приходится расставаться. Ну чего же ты, заводи, поехали!
— Куда?
— В Благодатный переулок.
— У меня бензину не хватит, — отчужденно сказал шофер.
— Если не хватит, повезешь на своих слезах, понял? И чтобы мне без лишних разговоров.
— То есть, позвольте, я приказ имею по поводу раненого, и вы, гражданин, на меня не орите. Я военнослужащий.
— А я кто, баптист, по-твоему? — сказал Радыгин.
— Не знаю, в таком мундире я вас могу довезти только до трамвая.
— Ну, черт с тобой, нажрал в тылу пузо и лишний вершок проехать не хочешь. Вези хоть до трамвая, — с раздражением сказал Радыгин и уничтожающим взглядом окинул тощую фигуру шофера.
Вспомнив про свои фальшивые документы, Радыгин притих и после долгих, заискивающих просьб уговорил наконец дежурного, который стоял в воротах госпиталя, принять на хранение вещевые мешки.
— Ведь мне же до Благодатного, товарищ дежурный, посудите сами — ишак и тот бы рассыпался под такой нагрузкой. Разрешите еще узелочек сунуть в вашу будку.
Сдав вещи в надежные руки, Радыгин повеселел и вскоре оказался на передней площадке трамвая, загораживая мешок с миллионами и держа под мышкой сверток, в котором были разные мелкие хозяйственные вещи.
На Сенной площади сошло много народу, и площадка опустела. Радыгин с облегчением вздохнул и вдруг тихо засмеялся, подпирая деньги коленями.