— Что бы там ни было, отец, а советская власть останется. Будем строить жизнь так, как в ленинских книгах написано.
— Смотри, сынок. Нынче вот такие, как ты, за новую власть в ответе. Это ничего, что от обиды кое-кто подымает руку против. Пусть держит, пока она не онемеет. Подержит годик, другой — и опустит, а там, глядишь, подравняется и не хуже прежнего жить станет.
— Все это верно, отец, но ведь иная поднятая рука и ударить может, да так, что и на ногах не устоишь. Как же нам прикажете поступать с этой рукой?
— Такую рубить надо, — сказал старик и прищурился, рассматривая сквозь пургу ту сторону улицы, на которую не просачивалась из окон ни одна капля света.
Там над крышами шуршал воздух, густо насыщенный снегом, и на какой-то миг из труб вырывался дым и озарялся тревожным светом луны, выпрыгивающей из низко бегущих облаков.
Пантелей Карпович толкнул в бок Самарина.
— Не замерз? — спросил он.
— Пока нет, но продувает чертовски, а главное, мне так залепило глаза, что я еле различаю прохожих.
— А зачем тебе прохожие? Ты не сыщик, а так, без интереса, — это скука смотреть на них.
— А мне, отец, не скучно. Ведь эти люди тоже сейчас переживают горе. Вот я и смотрю на них и запоминаю. Мне даже хочется угадать, о чем, например, могут думать ну хотя бы вон в том доме, где светится одно окно.
— Там проживает мудреный человек, — немного подумав, сказал Пантелей Карпович. — На этой улице я знаю всех, а его натуру не могу постичь. Да и как его определить, ежели он с одинаковым усердием командовал своим оркестрионом и при белых, и когда красные в город входили. Бывало, взмахнет палочкой при белых, и его музыканты «Боже, царя храни» играют. Красные придут — он опять машет палочкой. Иной раз так размахается, что, наверно, сам господь на небе «Интернационал» слышит. А возьми ты, к примеру, его музыку в летнее время. Не успеет солнышко за лес спрятаться, а он уже в городском саду играет, и понимаешь, эта его музыка берет за сердце любого и много выметает мусора из человека. Вот тут ты и попробуй угадай — в какую сторону его больше клонит.
Они миновали еще несколько низеньких одноэтажных домишек, где, по словам Пантелея Карповича, жили совершенно ясные люди, глубоко верившие в новую власть. Таких было много, и Самарин это чувствовал, воспринимая каждый горящий огонек как живого человека.
У фонаря он заметил два каких-то странных существа, остановившихся, по-видимому, из любопытства, чтобы посмотреть на санки с седоками. Это были дети, закутанные в такое рубище, что Самарину стало жалко их до слез, и у него задрожали губы, когда санки поравнялись с ребятишками.
— Тпру… Стой! — крикнул Пантелей Карпович, натягивая вожжи. — Кажись, вавиловские. Это ты, Степка?
— Я.
— Тебе на печке сидеть надо, а не шататься по улицам. Зачем ты Нюшку на такой буран вытащил?
— Мы к дедушке идем. Дома-то у нас скучно. Маменька все молчит, а батя опять запил.
— Тоже нашел время для питья, — укоризненно заметил Пантелей Карпович. — Ну да леший с ним. Только вы деду об этом не говорите. Ладно?
— Ладно, — согласился Степка и с притворной суровостью дернул сестренку за руку.
Он вывел ее на дорогу, где снег был не так глубок, и ветер сразу же подхватил Степку с сестренкой и погнал их по широкому уличному коридору, унося все дальше от фонаря, пока они совсем не исчезли в белой мгле.
— Бедные ребята, — сказал Самарин, когда лошадь тронулась с места. — Как мы ни стараемся для них, но ничего им нынче не можем дать, кроме горячего завтрака в школе. А все проклятая разруха. Соли и то не хватает. Послушайте, отец, а кто этот Вавилов и почему он запил в такую ночь? Он что ж — рабочий, мещанин или из дворян?
— Он бывший фараон. По-нашему, полицейский.
— Бедные ребята, — повторил Самарин. — Сколько они хлебнут горя, пока отыщут свою дорогу.
— Ничего. Найдут, — сказал Пантелей Карпович. — У них вся жизнь впереди, и тут говорить не о чем, а вот про Вавилова могу рассказать, как он в полиции служил, на какие денежки дом строил и как в семнадцатом году на коленках ползал, у народа прощение выпрашивал. И что же ты думаешь? Простили, а чтобы детишки с голоду не пухли, так его на спичечную фабрику грузчиком определили. «Живи, говорят, смирно, вози спички, и нам от этого поспокойнее и посветлее будет».
— Ну и как же у него пошло дело?
— Надо сказать, что этот Вавилов живет теперь аккуратно, только пьет лишнее да зачем-то от людей прячется. А у нас сколько ставнями ни закрывайся, все равно ты у каждого на виду. Любой знает, что у него и мундир и шашка в подполье спрятаны.