Он лежал вниз лицом и краешком глаза смотрел на постель Анатолия. Он опять вспоминал обворованную старуху, старичка в пивной, и ему стало ясно, что наступают годы расплаты, одиночества и тоски.
— Слушай, Марфушка, мне писем не было?
— А откуда тебе письма? — удивился уборщик.
— Как это откуда, мало ли что может быть?
— Ну, может быть, из Парижа, — сказал уборщик. — А так нету. Вот ты выскочил чистенький и опять погорел. Кто же тебе писать-то будет, Капелька?
— Молчи, Марфушка.
— Я молчу, — сказал уборщик. — Я молчу, сто пятьдесят святых.
Капелька сел на топчан и посмотрел в дальний угол, где на стене должна была висеть сумка его друга Антоши Чайки. Но сумки там не было, и место, где спал Чайка, было накрыто каким-то старым чужим одеялом.
Капелька боялся спросить у Марфушки, почему нигде не видно подушки, которую он оставил на память Антоше, когда уходил отсюда. Он встал, чувствуя нараставшую в душе тревогу, и еще раз осмотрел помещение, все еще не веря, что Чайки здесь больше нет.
— Марфушка! — крикнул Капелька.
— Чего тебе?
— А посылки не было?
— Завтра почту понесут, — сказал уборщик и зубами стал развязывать бинт на своей левой руке.
Размотав бинт, Марфушка насмешливо посмотрел на Капельку.
— Ну как, посылку-то подождешь?
— Можно и подождать, — сказал Капелька, — нам теперь торопиться некуда. А тут у вас все живы-здоровы?
— У нас тут старое положение, — сказал Марфушка. — Только вот Антоша все передачу от тебя ждал. Мне, говорит, не передача его важна, а память.
— Представь себе, Марфушка, — сказал Капелька, — ничего не мог сделать.
Старик и Николаев-Российский сидели за длинным столом и пили теплый кипяток с сахаром и сухарями. Они устроились рядом. Старик обещал по ночам делиться с ним своим одеялом, и Николаев-Российский, боясь обидеть старика, почти не притрагивался к сухарям и взял только один кусочек сахару из раскрытого портсигара.
— Банька здесь хороша, — сказал старик, — до самых костей пробрало. Вот теперь бы тяпнуть по маленькой.
— Брось, папаша, — сказал Николаев-Российский. — Это все мечтания, и не нужно им предаваться.
— Хороша. Ах, как хороша! — повторил старик. — В такой бане и умереть не грех.
— А ты знаешь, папаша, — сказал Николаев-Российский, — я и сочинять могу.
— Да ну?
— Хочешь, я тебе почитаю?
— Марфушка! — крикнул Капелька.
— Ну, чего тебе?
— Иди сюда. Ha-ко вот возьми, — сказал Капелька. — Только метки спори. — Он бросил уборщику нижнюю рубашку Анатолия, и уборщик нерешительно повертел ее в руках, посмотрел на свет и, конфузясь, отдал обратно.
— Бери на память, ведь дармовая, Марфушка.
— С меня хватит, — сказал уборщик. — Теперь и сам не беру и другим не даю. Ты мне краденое суешь. Ты думаешь, тебе все сойдет?
— Как-нибудь сойдет, — неуверенно сказал Капелька.
— Нет, — сказал уборщик, — нынче ничего даром не сходит.
— Конечно, если ты дурак, — сказал Капелька, — так ты и мухи будешь бояться…
Он надел на себя эту рубашку и снова лег на топчан.
— Сорок святых, Капелька. Жизнь-то, она ведь проходит. Как же мы дальше жить-то будем? — спросил Марфушка.
— Как-нибудь, — сказал Капелька.
— Наш первосвященный архиерей, — продолжал уборщик, — каждый день долбит нам: «Для чего вы родились? Жизнь-то ведь проходит. Ведь живете-то вы только один раз, — и сами не живете и другим мешаете». А мы ему говорим: «Поехали дальше, гражданин воспитатель».
Капелька поднял веки, и уборщик увидел его покрасневшие мокрые глаза. Они были серого цвета, подернутые блеклым налетом тоски и тупого отчаяния.
— Ты все рассуждаешь, — сказал Капелька, — а вот, к примеру, оставили тебя одного в квартире, что ты будешь делать?
— Я завязал… Мне теперь брульянты клади — не возьму.
— Божись.
— Век свободы не видать — не возьму.
— Ты ее и так не узнаешь, — сказал Капелька злобным, дрогнувшим голосом.
— Почему это я не узнаю свободы? — с горечью спросил Марфушка. — Мне Константин Петрович досрочную будет хлопотать. «Я для тебя, говорит, сделаю все возможное, и ты увидишь свободу. Только ты работай честно». А меня черт под пилу поднес. Видишь, как расхватило? — Он показал Капельке забинтованную руку и, что-то вспомнив, пошел к двери, волоча за собой половую щетку.