Бумага — на пол:
«Водяные краски! Целый ящичек; две белые тарелочки для обмывки миленьких кистей.
Оловянные солдатики, — трубачи, конница и лихие пехотинцы с грозно поднятыми штыками…
И что-то круглое, нежное, серенькое…
Ага! Синяя Борода хочет быть добреньким».
— Что это?
— Мяч.
Волосатая рука с размаха бросает игрушку на пол.
— Злюка!.. у-у! Какая Холерища! — негодует маленький человек, кулачки работают, утирая горькие слезы.
— Да ведь он же не разбивается! — утешает отец, но всхлипывания не прекращаются.
Пусть серый мячик и не разбился, однако, ему больно, очень больно ударяться о грубый и холодный пол.
— Нянечка! — обращается мальчик к вошедшей с половою щеткой в руках Василиде, — сшей постельку для мячика, тепленькую, из ваты, ему холодно.
Красная Нянечка сияет:
— Миленький мой, экой выдумщик!
И берет с изразцовой лежанки черные чулки:
— Дай-ка-сь ноженьки, небось, соскучились, не ходя.
Вот отлично! — значит, прощай, опостылевшая постелька… Хорошо кататься на салазках, хорошо похлопывать руками в теплых варежках, еще лучше смотреть из окна, как вздымаются в метелицу лохматые снега.
Ноги — в чулки с заштопанными пятками, к пуговкам лифчика — славненькие синие штанишки, а на плечи — серую курточку с премиленьким кармашком на груди.
В путь! В далекие странствования! — к блестящему зеркалу, висящему в промежутке окон гостиной, к старичку-роялю и к стенным сварливым часам.
Маленький человек уже готов пробежать мимо отца, как вдруг слышит его сердитый голос:
— Виктор!.. А за подарками что следует?
Виктор останавливается, тревожно осматривая мяч, ящик с красками и коробку с оловянными солдатиками, — сокровища, бережно несомые к коврам гостиной, на которых так удобно играть.
— А за подарками следует благодарность… Н-да. Не будь уличным мальчиком.
В маленьком сердце зерно досады.
Зерно всходит и дает росток — возмущение: игрушки, за исключением мяча, летят на пол.
Отец круто повертывается на каблуках и уходит из детской, раздраженно захлопывая за собою белую дверь.
— И почто только, батюшка, хозяина прогневил? — беспокоится Василидушка, но по насмешливому оттенку ее слов маленький человек заключает, что обида его понятна. Экая славная нянечка!
Мальчик подскакивает к ней и пылко обнимает, заливаясь звонким хохотом, от которого голубые стены становятся еше радостнее.
— Ха! ха! ха!
Василидушка тоже хохочет:
— Ха! ха! ха!
Уж и весело же им — того гляди, слезы из глаз брызнут и заструятся по щекам светлыми струйками.
— Милушка мой! Мальчонок хорошенький! Да и люб же ты, соколик мой беленький! То-то поревела я, как в лихоманке увалялся!
Целует маленького человека в губы и, вспомнив, торопит:
— Ах, батюшки, в баньку! В баньку! Мамочка тамотка уж давным дожидается: хворь выпарить надобно.
В баню? — Это весело: ходить нагишом и плескаться в воде, сколько хочется.
— А ты, нянечка, пойдешь?
Кивает головой:
— Пойду, ласковый.
— Ого, как!.. Вот только мыло кусается.
Она улыбается:
— А ты закрывай глазоньки.
Идут в переднюю; в спальне на спинках кроватей — блестящие шишечки, а в кабинете на зеленом сукне письменного стола — красные палочки сургуча. Все по-старому.
Но зима, ведь, зима!.. Поверх башмаков — длинные гамаши со штрипками, поверх гамаш — теплые калоши, а на плечи — синенький тулуп, пахнущий овчиной; на белые же кудри — черная мохнатая шапка.
Няня берет в одну руку узелок с бельем, а другой ведет маленького человека; скрипит дверь, из сеней в переднюю врывается морозный пар.
«То» место… но ни кадки с брусникой, ни узкогорлых бутылей…
Мальчик неприязненно оглядывает опустевшие сени, цветные стекла уже не прельщают его — тусклые, в инее, в звездном и холодном снеге. Прочь! прочь! — на широкий двор, обнесенный чугунною изгородью.
Крыльцо высоко, ступени — каскадом в три стороны.
Дом же, как сирота, одинок, лишь вдалеке, за полем, чернеют постройки слободы. Против фасада — река, стесненная холодным льдом, и заливной луг, запорошенный скучным снегом. Но светло и весело за спящей Волгой, — там берег горист, там золотые маковки церквей.
Над кровлею дома — вышка, а на вышке скрипучий флюгер в виде петуха; то вправо, то влево он вертится, не зная устали, не боясь холода, — голова с красным гребнем горделиво задрана кверху.
Стонет снег под ногами, тропинка желта, — видно, часто хожено по ней — впереди же курится двухоконная баня. Синеватый дымок улетает из черно-красной трубы к разорванным, волокнисто-облачным небесам.