— Довольно, папочка!..
— Дальше, дальше! — нетерпеливо стучит кулаком по столу отец, — а вернется мать твоя, и матери почитай. Удивительные в лесах правы царят: за горло — и капут, и к черту всякое сожаление.
Маленький человек вновь принимается за чтение, с трудом сдерживая готовые хлынуть слезы. «Та-та-та-та!» — шумит в ушах, и он уже не знает, о чем говорит его язык.
«Та-та-та-та!» — тяжелые, неуклюжие звуки.
Ноет грудь, лицо угрюмо.
— Папочка…
— Читай, читай!
Скоро перед маленьким человеком отчетливо вырисовывается лохматая, окровавленная харя какого-то невиданного зверя. Только миг — и она расплывается, и нет ее, но маленькая душа бурно вздымается от страха и негодования:
— Не хочу! Не хочу я больше читать! Не хочу я! Устал я. Нянечка лучше рассказывает.
— Ну, будь по-твоему! — нацеживает новую рюмку отец, — бери книжку и утекай; на сегодня, пожалуй, достаточно.
Маленький человек, с пасмурным лицом, поднимается со стула, шумно захлопывает книжку и уносит в детскую. Он очень опечален — скучно без матери, скоро ль вернется она? — а книжка злая, сердитая.
В детской он засматривается из окна на груды снега, сметенного с дорожек. Благая мысль западает в разум — немедля привести ее в исполнение.
Он приоткрывает дверь и испытующе заглядывает в кухню — нет ли нянечки. Нет — ушла в сарай за дровами: унесен топор, долго провозится. Превосходно!
Через кухню стрелой, и вот уже на дворе, без шапки, без тулупчика, без рукавиц, только с книжкою подмышкой.
Лис-хитроум, бессовестный Рейнеке, позорной памяти — позорная могила!
Маленький человек озирается по сторонам и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, поспешно зарывает книгу в груду грязного снега:
— Спи и мерзни, негодная!
С чугунной ограды каркает голодная ворона: К-кар! К-кар! — будто от гнева задыхается.
«Ого! — гордо думает мальчик, — сердись, сердись, тетушка, не боюсь тебя»…
Все же, для большой безопасности, опрометью бежит в кухню, где каркающая ворона не сможет его достать, если только она не оборотень, не злая ведьма, слетевшая уродливою птицей со страниц какой-нибудь сказки.
Тоска по матери не покидает маленького человека и после достойного наказания жестокого Рейнеке; чтобы утешить себя, он пользуется одиночеством для удовлетворения одной запретной страстишки.
Эта страстишка — русская печь; у шестка белила с нее пооблезли и между кирпичей виднеются расшатанные кусочки соблазнительно-вкусной глины.
Выковыряв наиболее лакомый кусочек, мальчик торопливо его съедает и чуть не давится, услышав за дверью шаги Василиды, несущей здоровенную охапку дров.
Дрова с шумом падают на пол, перед плитой.
— Нянечка, ты топить?
— Не, — озабоченно мотает она головой, — это к завтраму.
— А можно, нянечка, бересточку посдирать?
— Сдирай! — разрешает она, — только пальчики не занози, смотри!
Нянечка со вздохом приступает к мытью посуды, а маленький человек садится на скамеечку и терпеливо сдирает белую чистенькую бересту с березовых полен.
Тоска по матери не стихает, хотя обнажать сухие дрова от их красивых нарядов приятно.
— Нянечка!
— Ну!
— А ямщик мамочку в прорубь не опрокинет?
— Не… не душегуб, чай.
Молчание.
— Нянечка!
— Ась?
— А топором не зарубит?
— Не… душевный мужик и двумя перстами иконам молится.
Молчание.
— Нянечка!
— Да чево тебе?
— А много злых?
— Тыща тыщ, — глубокомысленно отвечает Василидушка, утирая полотенцем тарелку.
— Ого! Много как, — А их бы взять, да всех и убить…
Василида сосредоточенно думает.
— Не, — наконец, решает она. — Богу всякие люди надобны.
Маленький человек морщит переносицу, размышляя над словами Василиды.
Темнеет.
Перемыв посуду, Василида зажигает висящую на стене жестяную лампу и распускает жиденькую косичку, чтобы расчесать ее костяным гребнем, любовно заглядывая в тусклое зеркальце на столе.
— Нянечка, давай-ка знакомиться! — вдохновляется мальчик на игру.
— Экой! Да мы же давненько знаемся, — рассеянно отвечает Василида, огорченно рассматривая свой курносый нос с оспиночкой.
— По-новому теперь, нянечка, по-новому!
Маленький человек взбирается к ней на колени и трется носиком о ее нос:
— Вот так! Ха-ха-ха!.. Мы, значит, познакомились, нянечка.
Василида притворно сердится:
— Не мешай, баламут, вишь, косыньку расчесываю.
Но от маленького человека не так-то легко отделаться: