— Архип Егорыч стоит перед судьями.
— …Вы по профессии артельщик?
— Так точно-с!
— Расскажите, как было дело.
Откашлянув, он повествует:
— Ехал я, значит, из банка с деньгами, свернули на Степановскую, народу нет, только стоят у тумбочек вот этих двое, — он указывает на подсудимых, — лишь поравнялась лошадь с ними, они и накинулись. Вон тот пугает извозчика револьвером, а этот взобрался в пролетку и кричит: «Подавай деньги, живо!» Я не отдал, он меня рукоятью по лицу, по самым глазам, скатился я наземь вместе с сумкою, закричал — караул! — они и побежали.
— А сумку оставили?
— Да, я на нее упал.
— Ну, а скажите, — спрашивает председатель, — когда вы упали, грабители сразу же побежали или же не сразу?
— Первоначала карман мне обшарил и кошелек вытащил с деньгами.
— Этот кошелек?
— Так точно-с!
— Сколько в нем находилось денег?
— Рубля три с медью.
— Слово принадлежит прокурору! — повышая голос, произносит председатель.
Прокурор встает, опираясь руками о стол.
— Вы хорошо помните, что шарил у вас в кармане только один из нападавших?
— Да.
— Кто именно?
— А который с бровями.
— А как вы полагаете, если бы вы от удара не выпали из пролетки, стал бы в вас стрелять нападавший?
— Не пожалели бы! — сурово отвечает Архип Егорыч.
— Когда грабители побежали, вы слышали выстрелы?
— Слышал-с.
— Сколько выстрелов, не помните?
— Никак нет, по причине, что ослеп и впал в беспамятство.
Прокурор, кивнув в сторону председателя, опускается.
Тонкий адвокат с маленькой головой обращается к Архипу Егорычу:
— Вы утверждаете, что кошелек у вас вытащен? Мне кажется, в ваших показаниях существуют противоречия: упав из пролетки, вы были временно ослеплены, как же тогда вы смогли увидеть, что у вас вынимают кошелек?.. Не вернее ли предположить следующее: падая, вы обронили кошелек, который был немедленно подобран одним из нападавших.
В зале наступает глубокая тишина.
— Кошелек был вытащен! — резко говорит Архип Егорыч.
— Но как же вы это увидели? — удивляется адвокат.
— Я чувствовал.
Защитник с недовольным видом опускается обратно на свой стул.
Председатель, брезгливо взглянув на сапоги Архипа Егорыча, нетерпеливо спрашивает:
— Уверены ли вы, что кошелек вытащен? Может быть ваше ощущение обмануло вас? Может быть, вы забыли?
Архип Егорыч молчит.
— Я обращаюсь к вам! — прикрикивает на него председатель. Архип Егорыч переступает с ноги на ногу, как провинившийся школьник, и раздражается:
— Если господину председателю угодно, чтобы я отвечал, как он мне подсказывает, я отвечу, но только — кошелек вытащен, а не обронен.
Председатель краснеет, судьи недоумевающе переглядываются между собой.
— Ваше замечание крайне неуместно! — оправляется от смущения председатель. — Вас я допрашиваю не для того, чтобы слышать угодное или неугодное мне, а чтобы выяснить правду, ценную для правосудия. Не желаете ли что-нибудь еще добавить к вашим показаниям?
— Обидели они меня, — указывает Архип Егорыч на подсудимых, — морду окровавили, чуть не ослеп, за то и их побили, да и в тюрьме посидели. Стало быть, квиты. Простите их, господа судьи, покорнейше прошу, а я их прощаю. Наше дело — они меня, их за меня, ну и ладно: губить молодые жизни не подобает.
— Можете идти! — обрывает его речь председатель, брезгливо усмехаясь.
Архип Егорыч с достоинством возвращается на свое место и видит среди публики бледную женщину, встретившуюся ему при входе в жандармское правление. Вместе с матерью сидит небритый мужчина в засаленной тужурке железнодорожника. Он что-то нашептывает ей на ухо, но она замерла, как изваяние, и, вероятно, ничего не слышит, не видит и не понимает.
Лениво, словно нехотя, прокурор произносит свою речь. Прежде всего он квалифицирует преступление, потом касается его общественной и моральной сторон. Он требует наивысшей меры наказания:
— Страна в опасности! На вас, господа судьи, лежит большая ответственность, охранение мирных обывателей от деморализованного элемента. Закон ждет непреклонности!..
После прокурора говорят защитники. Тонкий вытягивает шею, размахивает руками и старается убедить своим видом всех и себя, что он чрезвычайно взволнован, но все и он сам отлично понимают, что он только пыжится. Толстый же адвокат говорит иначе: он начинает спокойным, ровным голосом, словно стоит среди добрых знакомых и с ними делится мыслями, — но чем дальше, тем тревожнее становится его речь, переходя под конец в настойчивые возгласы.