Мать повешенного живет на окраине города, около спичечной фабрики. Архип Егорыч чуть не ударяется головой о притолку лачуги и низко нагибается.
…Пара табуретов, стол со спичечными коробками, красная о бок печи занавеска, за которою кто-то затяжно кашляет.
Мать у стола наклеивает на коробки бумагу. Она при входе Архипа Егорыча делает рукою такое движение, как будто бы хочет что-то прикрыть.
Он ей молча кланяется, она поднимается с табурета.
— Я с вами знаком-с!
Она испуганно смотрит на него.
— В суде был. Помните?
Она опускается обратно на табурет, а Архип Егорыч глухо говорит:
— Да-с, жизнь человеческая… Никогда наперед нельзя видеть, и не знаешь ты — что будет с тобой. Бывает — сделаешь так, а почему сделаешь, — не знаешь и сам…
Мать берет со стола оклеенный коробок и бессознательно сгибает, тонкое дерево ломается.
— Виновен я… Возьмите! — вынимает из бумажника деньги Архип Егорыч. — Все легче будет жить.
Мать тускло смотрит на деньги.
— Возьмешь? Сил моих нету.
Мать отрицательно качает головой.
— Бери же! — раздражается Архип Егорыч.
Мать опять качает головой.
— He возьмешь? — разъяривается он. — Не хочешь? Ну и черт же с тобой!
Дрожащею рукой он засовывает деньги в бумажник и, сильно хлопнув дверью, покидает лачугу.
Извозчик стегает лошадь кнутом, от толчка Архип Егорыч откидывается туловищем назад. «Чок-чок-чок-чок!» — долбят копыта по холодной земле. Архипу Егорычу делается не по себе, точно извозчик везет его куда-то в черную даль, где стоит виселица с болтающимся на веревке трупом.
Когда пролетка останавливается около яркоосвещенных дверей ресторана, Архип Егорыч соскакивает на тротуар, расплачивается с извозчиком и, отдуваясь, как после тяжелой работы, входит… У мраморных столиков масса народу — лица мужчин бледны при электрическом свете, а головы женщин в разнообразных шляпах напоминают Архипу Егорычу пестрый цветник.
Он садится к свободному столику, спрашивает у лакея кружку пива, смотрится в висящее на стене зеркало. Там в светлом, блестящем зеркале — снуют и копошатся люди, Архип Егорыч видит и себя: желтое лицо, волосы, подернутые сединой, кружка пива… «Я!» — думает Архип Егорыч.
Издалека в зеркале выплывает красная шляпа, красная, как мак. Она качается, вырастает — два больших женских глаза упорно глядят из-под красной шляпы на Архипа Егорыча. Лукавые, наглые и печальные.
Красная шляпа плывет прямо к Архипу Егорычу и останавливается за его спиной. И тут ему кажется, что он сидит между двух женщин-близнецов, одна в зеркале, другая за его спиной, обе разные, но обе — одна и та же.
— Можно к вам? — шевелит в зеркале женщина яркими губами.
— Садись!
У женщины крупный с горбинкою нос, матовое лицо, черные широкие брови. По ширине плеч, по обнаженным до локтей рукам видно, что у нее сильное, дородное тело.
— Хочешь вина?
— Угостите.
Он велит подать бутылку шампанского. Красная шляпа, подымая бокал, откидывает мизинец в сторону, это Архипу Егорычу нравится.
— Как тебя зовут?
— Эсфирь.
Они быстро опоражнивают бутылку, он велит подать новую. Его глаза оживляются, ему хочется шутить и смеяться.
— Архип Егорыч!
К столику придвигает стул высокий немец с бакенбардами, банковый чиновник, Фридрих Вильгельмович.
— Хэ-хэ-хэ! — хохочет Архип Егорыч. — Мое почтение-с! Сколько лет, сколько зим. Нет ли новенького чего?
Фридрих Вильгельмович, медленно отпивая из бокала, рассказывает про биржу, про игру на понижение, про бланкистов, про то, как разорились многие онколисты.
— О! Онколь — опасная вещь, опасная! С малым капиталом нельзя делать онколь, а с большим не имеет смысла. Онколь — вредная вещь! Почему вас нигде не видать?
— А вы не слышали? Меня же грабили, чуть не убили, да не тут-то было.
Фридрих Вильгельмович ставит на стол порожний бокал.
— Слышал. Их-то повесили?
— Одного-с.
— Вперед наука! — обнажает Фридрих Вильгельмович желтые, длинные, прокуренные сигарами зубы.
— А не выпить ли нам чего-нибудь крепконького, крепконького? — суетится Архип Егорыч. — Коньячишка, горькой… Пойдемте-ка, господа, в кабинет… Вольготнее как-то.
Он срывается со стула, говорит о чем-то с лакеем и, загребая воздух ладонями, зовет за собой Эсфирь и Фридриха Вильгельмовича с присоседившейся к тому худенькой девицей.
— Тара-тара-та-там!.. Тарара-тарара-ра-рам! — весело напевает Архип Егорыч, вваливаясь в освещенную двумя люстрами комнату.
— Андрюша! — останавливается в двери Эсфирь. — Позови цыган.