— Х-хав! Хав! — свирепо лает в ночи Полкан, точно по двору гуляют незваные пришельцы и дразнят его.
— Х-хав!
Крепко, держась за медную ручку, Архип Егорыч звонит.
— Кто там? — слышится заспанный голос Парани.
— Я! От-отво-ряй живо…
В раскрытую дверь мелькает, как саван, рубашка дочери, босые ноги торопливо ступают по холодному полу.
— Вы, папаша, закроете?
— Ла-адно! — с трудом выговаривает Архип Егорыч и долго возится, задвигая дверную задвижку. Параня убегает в горенку на теплую постель.
В передней Архип Егорыч роняет свою палку, долго отыскивает ее по половичинам, находит, роняет вновь, находит опять. И, ползая в поисках, он задумывается — не собака ли он… Псы на четырех ногах, и он на четвереньках.
Кое-как добравшись до своей комнаты, он садится там на диван, чутко прислушивается к лаю Полкана.
Кабинет жарко натоплен, хмель от жары усиливается, голова тяжелеет, как будто она из свинца.
— О-ох! — обрушивается Архип Егорыч на диван. От перемены положения свинец, наполнявший голову, перекатывается в грудь и в живот.
— Ба-атюшки мои! — корчится Архип Егорыч. — Ба-атю-шки!
Он сползает с дивана, больно ударяется затылком о пол. Чьи-то жесткие пальцы схватывают его за горло и душат, когда же они отстают от горла, из глотки нестерпимо разит гнусным перегаром всех поглощенных напитков. Резко воняет назойливая водка, поднимается кверху маслянисто-тягучий абрикотин, коньяк, смешавшись с шампанским, тяжело вздымается по жилам, пропитывая каждый нерв, каждый мускул вонючим, горьким, прокисшим. Так мучается тело, словно бы в него вселились злые чертенята.
Изнемогая, Архип Егорыч поднимается с пола, садится на стул. И явственно слышит шорох. Кто это? Он бросается в гостиную, там прислоняется к стене. В доме тишина, только тикает маятник, точно по бесконечным ступеням проходит вереница детей в железных сапожках.
Вытаращив глаза, открыв рот, он трепетно прислушивается. Кто-то ходит, ходит… С веревкою вкруг шеи и с высунутым языком…
Цепляясь за стену руками, Архип Егорыч крадется в переднюю, выскальзывает в сени, а оттуда на двор.
…Чуть брезжит рассвет, все предметы словно выкрашены синькой.
Архип Егорыч гладит по голове пса, тот рычит, подпрыгивает, пытается лизнуть хозяина в щеку.
— Полкаш! Полкаш!
Архип Егорыч садится на камень рядом с псиной будкой, тупо глядит на темные окна своего дома. Голова свешивается на грудь, прислонясь к будке, он засыпает, тяжело дыша и чмокая.
Полкан забирается в будку и тоже дремлет, готовый при первой тревоге выскочить, яростно гремя цепью.
Медленно приближается утро.
«Современный мир» № 1, 1913 г.
Птица-чибис
Тяги пришлось ждать недолго. «Эк-э-эк»! — послышались голоса вальдшнепов, и над просекой, где притаились охотники, медленно пролетела длинноклювая птица. Самый молодой из охотников, в студенческой тужурке и в длинных сапогах, почти одновременно выстрелил из обоих стволов, но промахнулся.
— Чертова кукла! — проворчал он вдогонку птице, даже не изменившей от выстрела плавности полета.
Клубы сизого дыма поползли над просекой. Два других охотника насмешливо взглянули на неудачника. Где ему!
Охотники, — студент, мужик и земский фельдшер, стояли почти на одинаковом расстоянии друг от друга. Каждому хотелось положить почин, но у дяди Семеныча одноствольная шомполка давала безбожные осечки, а у фельдшера дрожали руки, да и бывшую с ним собаку приходилось часто осаживать, что ему также мешало.
— Стрелки тоже! — пробормотал дядя Семеныч, прислушиваясь, и замер, как истукан, в суровой, выжидательной позе.
Солнце закатывалось. В лесу быстро темнело, дневные пичуги замолкали, лишь кукушка отсчитывала чьи-то года, да козодой все никак не мог угомониться, и — то здесь, то там попискивал, словно пилил крошечными пилками крошечные листики железа. Порою проскальзывал слабый ветерок, шуршал зеленою листвой, и казался тихим лепетом дремлющего леса.
Бац! бац! — выпалил фельдшер; глупая собака взвизгнула и заметалась из стороны в сторону, а у студента от неожиданности ружье чуть не выпало из рук. Этакая скотина этот фельдшер! Впрочем, слава Богу, он тоже не попал.
Теперь студент, в свою очередь, насмешливо взглянул. Эге! Оказывается, и фельдшер мажет по горе-охотничьи. А хвастун, — я, говорит, прицелист, ружье у меня, говорит, чек-борное — страсть сколько дичи этим самым ружьем на моем веку перехлопано. Вот тебе и прицелист!