Вальдшнепы же тянули исправно. Дядя Семеныч несколько раз вскидывал самопал к плечу и, свирепо нахмурившись, прицеливался, но подлая шомполка давала осечку за осечкою.
— Господи! Неужели я не убью ни единого стервеца! — сокрушенно подумал студент. — Ну, что, как ружьишко дяди Семеныча выпалит?
— Эк-э-эк! — внезапно послышалось вдали. Раньше студент принимал этот звук за лягушечье кваканье, но теперь он освоился и знал наверняка, что приближается вальдшнеп.
— Эк-э-эк! — раздалось почти над самою головой. Кровь в студенте отхлынула от сердца, весь он вытянулся, побледнел и впился пальцем в собачку.
Летит!
Грузно, лениво вылетела брачующаяся птица на просеку. Студент прицеливался долго и подпускал ее поближе к себе, чтобы бить без промаха. Но вальдшнеп, заметив его, стал сворачивать. — А-a! Вот ты как!.. Не уйдешь, милый!
Студент нажал собачку, оглушительный выстрел прокатился по просеке и мгновенно замер; вальдшнепа не было видно в клубах стелющегося дыма. Неужели мимо? Нет! — в траве, у ног охотника, что-то билось и трепетало… Она, птица, летевшая на любовное свидание!
Студент поднял раненого самца за ноги и размозжил ему голову о приклад ружья. Не уйдешь, брат! Фельдшер и дядя Семеныч завистливо посмотрели в сторону победителя, а глупый пес опять взвизгнул так, что фельдшер раза два полоснул его арапником вдоль спины.
И вновь на просеке затихло. Кукушка на время перестала куковать. Лишь неугомонный козодой, испугавшись выстрела, запищал быстрее, как бы норовя допилить нужный ему кусочек железа.
Пальцы студента были в крови, — какая она липкая!
Он брезгливо поморщился.
Тьма сгущалась, деревья принимали сказочные очертания.
К засаде птицы больше не приближались, — дядя Семеныч зря настораживался, прислушиваясь к каждому шороху: очевидно, вальдшнепы тянут в другом месте и уже успокаиваются.
В тщетном ожидании охотники простояли еще с добрый час.
— Ни черта боле не выдет, ну его к лешему! — рассердился дядя Семеныч, когда в лесу совсем потемнело.
— Ничего не выйдет! — согласился и фельдшер, вскидывая ружье на плечо. — Пойдемте, господа, здесь не выгорит. Цезарь! Цезарь, сволочь паршивая! Назад!..
Студент торжествовал. Вот так раз, старые охотники — ни пуху, ни пера, а он, новичок, — с дичиною. Небось, сердятся… Ха-ха-ха!
Он закурил папироску, весело шагая за дядей Семенычем, знавшим в лесу все ходы и выходы. Каждую весну дядя Семеныч таскается по мхам, болотам и просекам; про себя он говорит, что стрелок на редкость, и что, если бы не проклятые осечки, он нанашивал бы во, сколько дичи… А дяде Семенычу надо верить: борода у него окладистая, как у кучера; брови могучие, вроде двух усин, и даже из носу у дяди Семеныча лезут волосы.
— Позвольте прикурить, Леонид Алексеевич! — попросил фельдшер, останавливаясь.
Студент вынул из кармана коробок и черкнул спичкой:
— Пожалуйста.
— Н-да-с, подвезло вам, подвезло. Достойно удивления: неофит в этой области, если можно так выразиться, и вдруг — представьте себе, прямехонько вальдшнепа. Твердость руки! Завидная меткость!
— Ну, ну! — улыбнулся студент, — чего там. Дуракам счастье, — знаете поговорку, так вот…
— Как можно, Леонид Алексеевич! — укоризненно ответил фельдшер. В данном случае, простите меня, ваша поговорка не уместна. Вы человек образованный, с интеллигентным складом мышлении, так сказать, какой же дурак, помилуйте.
— Да я себя за дурака и не считаю! — лениво отозвался студент, — этакий вы чудак, все всерьез принимаете.
Фельдшер переменил тон на назидательный:
— Потому рассуждаю так, что словам придаю многозначительное значение. Слово такая вещь, что иной раз убьет хуже ножа, хуже обуха. Да-с! Не воробей, вылетит — не воротишь. Это я так, безотносительно к нашему разговору. Понимаете?
— Понимаю.
— Знаете, Леонид Алексеевич, — фельдшер глухо кашлянул, — я, можете себе представить, атеист, индивидуум лишенный веры в разумное существо, координирующее наши волевые поступки. Да-с, бог — это я, иного не признаю, а умру — и прах мой могу пожертвовать даже на салотопенный завод. Все равно… Но слову придаю бо-ольшое значение. Простите, что назойливо напрашиваюсь на разговор, а только сейчас такое пессимистическое настроение.
Студент почувствовал себя неловко:
— Пожалуйста, пожалуйста, я вас слушаю с большим удовольствием… Лишь бы не отстать от дяди Семеныча.
— Не отстанем!
Фельдшер перекинул ружье за другое плечо.
— Можете себе представить, читал я Библию, и там слова: «Вначале бе Слово» — весьма замечательно сказано, и из-за этого гибнем. Слово — это душа каждого поступка. Да-с, именно душа. Но, представьте себе, всегда случается так — слово сказано, а дело еще не наступило, а когда наступит дело, от слова остались одни воспоминания. Сперва из ружья вылетает дым и огонь, а грохот позднее, и никогда вместе.