— Кроме этого случая у вас на празднике, вам Чащилова когда-либо жаловалась на свою жизнь? — спросили Горскую.
— Жаловалась ли? Не помню. Не могу вспомнить, — ответила Горская.
— Как же вы сочли себя вправе заявить следователю и здесь, в суде, что Чащи лова была до того несчастна в браке, что годами вынашивала мысль о самоубийстве?
— Я обязана была это сделать! — твердо, в сознании своей правоты возразила Горская. — Как только я узнала о гибели Марины, меня как током ударило: бедняжка, она выполнила свое намерение; и я переосмыслила — как же могло быть иначе? — ее тогдашний ответ и поняла его зловещее значение. К моему горю, слишком поздно поняла.
— Скажите, пожалуйста, почему, давая показания следователю, вы сообщили не дословный ответ Чащиловой, а только свое, назовем это так, истолкование? — спросили Горскую, заканчивая ее допрос.
— Уже зная истинный смысл ее ответа, зачем же говорить об ошибочном? — ответила Горская вопросом на вопрос, недоумевая, почему ее спрашивают о том, что и без того ясно.
Странным, трудно объяснимым казалось поведение Горской во время перекрестного допроса: дала следователю показания, уличающие Чащилова, повторила их в суде и сама же своими ответами свела эти показания на нет, доказала их несостоятельность. Зачем она это сделала? В том-то и дело, что Горская была убеждена, что ничем и нисколько не поколебала своих первоначальных показаний. Заговорив в перерыве судебного заседания с Сергеем Чащиловым, она сказала, отметая еще не высказанный укор: вызови меня завтра следователь, я повторила бы свои показания”. И Сергей, зная ее, поверил ей: повторила бы! Горская — не лжесвидетельница, прямой, осознанной лжи она бы себе не позволила, она и после допроса в суде продолжала считать свое истолкование ответа Марины единственно верным. Недаром Сергей Чащилов уже после того, как невиновность Владимира была установлена, сказал, вспомнив показания Горской: „Она из правдовладельцев ”.
Кажется, это Бальзак писал, что нельзя не удивляться отваге человека, решившегося быть судьей: какими высочайшими достоинствами надо обладать, чтобы сказать себе: „Мне под силу выполнить труднейшую обязанность — судить человека”. Чего-чего, а недостатка в решимости вершить суд у Горской не было. Еще до того, как было возбуждено дело против Чащилова, Горская вынесла свой приговор: Чащилов виновен в доведении своей жены до самоубийства; значит, надо добиваться, чтобы он был осужден. А в своем „праве” решать до суда вопрос о том, виновен ли человек, Горская не сомневалась, это „право” было для нее правом без кавычек. И как легко ей дался собственный приговор! Для решения сложнейшего и труднейшего вопроса о том, какая беда настигла Марину, Горской не потребовалось ни фактов, ни даже времени для раздумья. Мгновенно, в этаком сошедшем на нее наитии (помните, „меня как током ударило”) она, так сказать, озарила себя догадкой: тут — самоубийство! Только оно — ничего иного! И догадка тотчас же воспринялась как правда — окончательная и непререкаемая. Ею добытая! Столь же пугающе легко отыскала Горская причину самоубийства: муж довел! И сразу же „вина” Чащилова стала для нее неопровержимой. Так Горской открылась „правда”, которую другие, мол, не сумели разглядеть. Не переводя дыхания, Горская отыскала доказательства, призналась ведь Марина: „Жить не хочется”. Восхищенная своей прозорливостью, Горская непоколебимо уверовала в свою „правду”, признать ее ложным знанием Горская никому не позволит, отношение ее к своей „правде” стало отношением собственника к своей собственности. Горская превратилась в „правдовладелицу”.
Нельзя сказать, что „правдовладельцы” так уж редко встречаются в суде, они не стали музейным экспонатом. Но о „правдовладельцах” стоит напомнить и потому, что — пусть это не покажется парадоксальным — они не перевелись и в быту, и тут они нисколько не менее опасны, чем в суде. В суде их показания проверяются, а в быту?
Представим себе, что после смерти Марины не было бы возбуждено дело против Чащилова. Прошло бы некоторое время, и кто-то, даже не знавший ничего о Марине, спросил бы Горскую:
— Вы, я знаю, близки с Чащиловыми, что за человек Владимир?
Есть все основания думать, что „правдовладелица”, неспособная признать свое знание ложным, сочла бы себя обязанной открыть „правду” и скорее всего ответила бы: „Мерзкий он человек, затравил жену!”
Ответ Горской, весьма вероятно, не вызвал бы сомнений в своей искренности, и кто возьмется предсказать, как бы он сказался на будущем Чащилова.