— Дрянью кормишь! — попрекнул Аркадий.
Чтобы не раздувать скандала, Наташа промолчала, подошла к раковине (дело происходило на кухне) и стала мыть посуду. Молчание Наташи только подогрело гнев Аркадия. Он подскочил к ней и ударил кулаком по шее. Ударил так, что Наташа упала на холодильник, выронив из рук посуду.
Наташа заплакала. Не от боли. От обиды. Все, оказывается, начинается сначала, Аркадий остается самим собой. И тут случилось то, чего так опасалась и чего так старалась избежать Наташа: на кухню, разбуженная шумом, вышла Елена Дмитриевна.
— Я не хотела, — поясняла на суде Наташа, — чтобы мама знала, как унижает меня Аркадий. Мама у меня больная. Ее нужно беречь. Я отвернулась, чтобы не показать заплаканного лица, и сказала, что ничего не произошло, я нечаянно выронила посуду из рук. Я была уверена, что и Аркадий успокоит маму.
Но ему не было никакого дела до душевного покоя старой больной женщины. Ему нужно было „разрядиться”. И он стал упрекать Наташу, жалуясь на нее ее матери, и возводить всяческие небылицы, распаляя себя все больше.
— Замолчи! — закричала Наташа. Вероятно, она в первый раз в жизни кричала на Аркадия.
На него кричат! Он этого не потерпит. Вскочив со стула, он рванулся к Наташе и ударил ее. Ударил на глазах у Елены Дмитриевны. Ударил, понимая, как умножает муку дочери. Ударил, нисколько не заботясь о том, что будет, когда на шум выйдет и Сергей Андрианович. Затем медленно и спокойно вернулся на место, расселся на стуле: он сделал то, что должен был сделать, он вправе отдохнуть.
Кто знает, в какую минуту неожиданно и сразу, точно вытолкнутые чьей-то злой волей, всплывают кверху и заливают сердце накопившиеся обиды, кто знает, какая капля оказывается той самой, что переполняет чашу? Кто знает, в какой час человек, долго, очень долго сдерживающий себя, теряет власть над собой? Так было и в этот раз. Наташа, не помня себя, схватила бросившийся на глаза кухонный нож — он лежал на столе — и ударила им мужа. Все это произошло так стремительно и неожиданно, неожиданно не только для нее, но и для Аркадия, что он даже рукой не шевельнул, чтобы защититься. Ударом ножа Наташа, к несчастью, повредила подключичную артерию. Аркадий встал, сделал несколько шагов и свалился на пол. Рана оказалась смертельной.
Сурово осуждала себя Наташа, безмерной и непереносимой была ее боль от случившегося. Она терзалась своей непоправимой виной.
„Схватила нож, не помня себя”. Даже когда „не помня себя” говорится искренне, верно и точно ли это? Так ли верно, что человек, „не помнивший себя”, только на кратчайший миг бурного взрыва перестал быть самим собой? Не вернее ли предположить, что со временем, подчас незаметно для него самого, накапливаются изменения в характере, которые в конце концов, вырываются наружу?
О Наташе в обвинительном заключении, документе отнюдь не лирическом, в котором сконцентрированы все доказательства виновности, с неожиданной задушевностью сказано: „Добрая, прямая, приветливая, всегда готовая помочь другим”. Сказано правдиво. Можно ли себе представить, чтобы мягкая по натуре, добрая и приветливая молодая женщина в ответ на самое тяжкое оскорбление, в приливе самой жгучей ярости схватила нож и всадила его в близкого и дорогого ей человека? Да у нее никогда бы рука не поднялась в самом прямом смысле этого слова. У нравственно здорового человека есть запреты, через которые он перешагнуть, если бы даже хотел, не может. До встречи с Аркадием, даже если бы Наташа „не помнила себя”, ладонь бы у нее не сжалась, чтобы схватить нож. Нет, это вовсе не значит, что Аркадий привил Наташе жестокость и мстительность. Было бы несправедливо и жестоко в ударе, прервавшем жизнь Аркадия, винить его же.
Суть в другом. Чем внутренне отвечает человек на многократные и бесконечные жестокости, на несправедливость? Если человек с ними не смиряется, если они с нарастающей силой вызывают нравственный отпор, если обостряется нетерпимость к ним — то душа сохраняется чистой. Наташа была перед собой, и прежде всего перед собой, виновата в том, что за время знакомства с Аркадием в ней не хватало нетерпимости к тому, чего нельзя терпеть. Всякий раз, когда Наташа в конце концов примирялась с грубостью и поступками Аркадия, она вступала в компромисс со своей совестью. Безнаказанно это не прошло. Нравственные запреты, столь неотъемлемые и категоричные в прежней Наташе, в конце концов ослабли. И ладонь сжала нож.