Некогда римляне опускали в кувшин белый камушек, отмечая событие, которое хотели бы сохранить в памяти. Если бы ныне соблюдался такой обычай, то в кувшинах судьи, прокурора, адвоката набралось бы немало белых камушков. Об одном из них я расскажу.
...Николай Платонович, его жена Ольга Петровна, их единственный сын Толя и старенькая Мария Васильевна, мать Николая Платоновича, — вот и вся семья Корецких. Семья хорошая. Корецкие — люди стойкие, достойные, прямодушные, умело делают свое дело, которое им по сердцу, и живут они в мягкой, ненавязчивой, как бы застенчивой заботе друг о друге. Толя, способный, сердцем открытый ко всему доброму, умеющий радоваться и книге, и кленовому листу, и песне за окном и щедро делящийся радостью, был утешением, надеждой, опорой семьи.
Со многими в своем девятом классе дружил Толя. Но самым близким его другом был Сергей Бессонов. Поэтому, когда вечером 22 февраля Толя сказал, что идет к Сереже, никто не удивился. А через час, когда Николай Платонович рывком открыл входную дверь, за которой кто-то звонил, не отрывая руки от звонка, и тревожный звон предвещал беду, он увидел женщину с обезумевшими глазами.
— Толя убит! — только и смогла выговорить мать Сергея Бессонова.
Следствие установило: когда Толя пришел к Сереже, тот был один в доме. Друзья прошли в кабинет Бессонова-отца. В незапертом ящике письменного стола лежал пистолет. Трофейный, он был привезен с войны. Как и почему он был оставлен отцу, Сережа не знал. Показывая пистолет Толе, Сережа уверял, что предохранитель именно потому, что он столь необычной формы, особенно надежен. Уверенный в его безотказности, Сережа, держа пистолет против груди Толи, нажал на спусковой крючок. Предохранитель не сработал: Так Толя был убит.
Сергей Бессонов — ему, как и Толе, шел семнадцатый год — был предан суду по обвинению в неосторожном убийстве.
В суде Николай Платонович Корецкий вел себя с поразительной выдержкой. Она стоила ему таких душевных сил, что, глядя на него, щемило сердце. Убитый горем, он держал себя так, что устранял возможность хоть как-нибудь выразить ему сочувствие.
В суде обязательно будет — Николай Платонович это знал — выясняться, как произошло убийство. Ничего нового, вероятно, не откроется, но все равно горе с новой силой обрушится на родных убитого. Матери и бабушке этого не вынести. Поэтому и настоял Николай Платонович на том, чтобы они в суд не приходили. А он — он вынесет, должен вынести. Николая Платоновича мучило еще сознание несправедливости, свидетелем и невольным участником которой вынуждают его быть.
В его показаниях на предварительном следствии, несмотря на то что Николай Платонович излагал только факты и считал своим долгом никаких догадок и подозрений не высказывать, ход его мысли прослеживался довольно отчетливо.
„Семья Бессоновых насквозь благоденствующая. Афанасий Кириллович Бессонов, отец Сергея, удачливый и уверенный в себе здоровяк, руководил — и, конечно же, успешно — крупным предприятием; мать Сергея, красивая, холеная женщина, знала единственную заботу: чтобы Сергей ни в чем не получал отказа. И Сергей рос барчуком, чьим прихотям угождали раньше, чем он успевал их выразить. Тупой себялюбец, Сергей; наставляя пистолет на Толю, нисколько не тревожился, ему и в голову не приходило уберечь друга от опасности; он был во власти только одного желания: пощекотать нервы, развлечься. А если Толя заплатит за это жизнью, то, конечно, жалко, но не настолько, чтобы отказаться от развлечения”.
И не чувство мести, а прямота и честность, свойственные натуре Николая Платоновича, восставали против той ничем не оправданной и поэтому несправедливой мягкости к убийце на следствии, мягкости, с которой — он в этом был уверен, — по всей видимости, обойдется с ним суд.
У Толи была отобрана жизнь, мимоходом, с таким циничным безразличием, какое — так считал Николай Платонович — не часто встретишь у тех, кто совершает умышленное убийство. А следствие и суд ничего другого не видят в преступлении Сергея Бессонова, как только, неосторожность! И всего более несправедливым казалось Николаю Платоновичу несоответствие между действительной виной Сергея и тем наказанием, которое ему грозит. Самое худшее, чего мог опасаться убийца Толи, — это лишение се об оды на сравнительно недолгий срок. Да и такое наказание едва ли ждет его. Вот ведь сидит за своим столом адвокат, вероятно, знающий свое дело. И адвокат сделает все, чтобы и это наказание было смягчено.
Николай Платонович думал: а что, если бы было наоборот, если бы Толя действительно по неосторожности, пусть по самой малой, самой непредвиденной неосторожности, убил бы Сережу, — разве простил бы себе это Толя, разве мог бы он домогаться снисхождения? Да что Толя, разве он сам, отец Толи, мог бы хоть на минутку помыслить о том, чтобы помочь сыну ускользнуть от ответа!