— Дак, а его, милый, нынче-то и нет в городе, — со вздохом сказала мне стоявшая за свечным ящиком женщина и тут же пояснила, что он отправился в свою ежегодную поездку по району — будет объезжать дальние хутора и посёлки и служить там требы. В глубинке ведь, разъяснила она, как раз больше всего и проживает больных да парализованных, да всяких неходячих стариков, которые целый год ждут к себе приезда батюшки, чтобы он или причастил их, или соборовал, или же хотя бы исповедовал в совершённых прегрешениях…
Ничего не поделаешь — пришлось мне написать отцу Вениамину записочку с просьбой об освящении нашего издательства и, вложив её вместе с деньгами в конверт, оставить до батюшкиного возвращения в город на свечном ящике.
Другим делом, на котором мне удалось настоять помимо отложенного пока что освящения издательства, было написание предисловия к собранию сочинений Кинга, которое я вознамерился заказать кому-нибудь из столичных критиков. Правда, если говорить совсем уж откровенно, то это была не столько моя собственная идея, сколько — Светкина, которая почему-то с самого начала чуть ли не в штыки встретила эту нашу затею с печатанием книг Стивена Кинга.
— …Да вы что! — чуть не подпрыгнула она, узнав, чем мы последнее время занимаемся. — Вам всё ещё мало нашествия бесовщины на Россию? Всех этих Хэллоуинов, Дракул, «Секретных материалов» и прочей мерзости?.. Я как-то прочитала сдуру несколько книжек этого Кинга, так до сих пор теперь не могу забыть один из его рассказов — это просто ужас! Там какой-то мужик, хирург по профессии, оказывается выброшенным после кораблекрушения на необитаемый остров, где нет даже травы, которую можно было бы жевать, чтобы не умереть от голода. И поэтому, чтоб продержаться до того момента, когда его отыщут спасатели, он отрезает от себя сначала ступню одной ноги, потом ступню другой, потом — голени, потом — выше, и так съедает эти части тела, пока от него не остаётся один только безногий обрубок. Ты представляешь — таким вот образом он съедает сам себя чуть ли не до пояса!..
— Но его хоть, в конце концов, спасают?
— В том-то и дело, что нет! У Кинга вообще чуть ли не все вещи заканчиваются трагически. «Кэрри», «Кладбище домашних животных», «Кукурузные дети», «Газонокосильщик». Или вот ещё — «Туман», в котором весь мир оказывается заполнен какими-то жующими тварями да пауками, «Буря столетия», в которой родителям, чтобы спасти себя и свой городок от гибели, приходится отдать дьяволу собственного сына…
— Кошмар! И что — нельзя было ничего сделать?
— Что было можно, они сделали. Но они ведь там все материалисты, а потому и с дьяволом пытаются бороться одними лишь материалистическими средствами, словно бы и не догадываясь, что можно призвать на помощь Бога. Да ты разве сам не читал его книг?
— Нет, кажется. Не помню…
— Как же ты тогда берёшься выпускать в свет то, чего не знаешь? А вдруг это окажется страшнее ящика Пандоры?
— Но ты же сама говоришь, что прочитала несколько его книг. Значит, Кинг уже издавался в русских переводах, и ничего страшного не случилось?
— Пока — не случилось… Но ведь и он до этого выходил в свет только отдельными порциями, даже издательство АСТ, выпустившее его полное (хотя и не иллюстрированное, как у вас) собрание сочинений, печатало его в течение двух или трёх лет, если не дольше, а вы хотите выплеснуть на читателя сразу все его произведения одновременно, да ещё и с картинками! Надеюсь, ты когда-нибудь слышал о законе перехода количества в качество?
— Что ты имеешь в виду? — я начал откровенно уставать от этого разговора, мне хотелось или поскорее начать целоваться, или же распрощаться и отправиться домой спать, но Светка, похоже, завелась надолго и останавливаться не собиралась.
— Я имею в виду то, — пояснила она, — что слово по своей природе может вести себя и как уголь, и как порох — то есть способно распрограммировать вложенную в него энергию как в успокоительно-согревающий огонь духовного горения, так и в разрушительный взрыв античеловеческих страстей и шизофренических видений. Ну, вот скажи мне, что такое полное собрание сочинений, как не критическая масса, которая превращает кусок урановой руды в ядерный заряд невероятной силы? Мало того, что это представляет собой не что иное, как вторжение враждебной нашему менталитету культуры на русскую почву. Но я ещё подозреваю, что изданное в одночасье собрание ужасов Кинга может распрограммироваться в какое-нибудь массовое помешательство, толкающее читателей к воссозданию описанных в его книгах поступков и ситуаций. А это не так уж и безобидно, как кажется. Только в его «Противостоянии», например, от выпущенного из секретной лаборатории вируса погибают почти все жители планеты, так что наступает практически конец цивилизации. Ты хочешь, чтобы это стало завтрашней реальностью Красногвардейска?..
— Ну, ты сказанула, в натуре…
— Вот я и говорю тебе: лучше бы вы какие-нибудь стихи печатали. Поэзия всегда была намного духовнее и чище прозы.
— Да кто её сегодня читает, эту твою поэзию? Её же никто не покупает!
— Неправда, на книги настоящих поэтов всегда есть спрос! Как бы ни менялось время, а люди любили и продолжают любить стихи Пушкина, Блока, Есенина… Да и разве только их одних? А Георгия Шенгели или, скажем, Александра Кочеткова? Помнишь его чудесную «Балладу о прокуренном вагоне» — её в фильме «Ирония судьбы» Андрей Мягков за кадром читает? — спросила она и, не дожидаясь моего ответа, сама же с упоением продекламировала:
— Ну, ты тоже… — хмыкнул я скептически. — Нашла достойную замену. «Нечеловеческая сила, в одной давильне всё калеча…» Чем же этот твой кочетковский «хрен» слаще нашей кинговской «редьки»?
— Да хотя бы тем, что над всем драматизмом этих строчек сияет образ высокой человеческой любви! «С любимыми — не расставайтесь, с любимыми — не расставайтесь, с любимыми — не расставайтесь, всем сердцем прорастайте в них!..» Неужели ты не слышишь, что это не просто стихотворение, а поистине — заклинание против сил зла, самый настоящий магический оберег, а?..
— Ну, и что нам теперь делать? Давай мы будем печатать на каждой обложке надпись: «Издательство предупреждает: содержание данной книги — опасно для вашей жизни». Это, по-твоему, кому-то поможет?
— Лучше уж: «Перед прочтением — сжечь!»
Видя перед собой Светкины широко распахнутые зелёные глаза, я мог согласиться с чем угодно, с самыми её нелепыми и абсурдными доводами. А тут и всего-то — подумаешь! — речь шла о том, чтобы сочинения такого неоднозначного писателя не издавать без авторитетного предисловия. Я ведь тоже своему Отечеству не враг, я вижу, чем для нас оборачивается вся эта американизация хренова, приволокшая на наши улицы почти неприкрытую наркоторговлю, проституцию и всякие прочие «общечеловеческие ценности». Так почему бы мне не послушаться совета умной и красивой женщины?
И я принялся убеждать ребят, что кому-то из нас надо непременно съездить в Москву и заказать там какому-нибудь из столичных критиков вступительную статью для нашего издания Кинга.
— Ты представляешь, какой гонорарище затребует за свою писанину этот твой столичный критик? — сильнее всех, конечно, раскипятился Лёха. — Вот выпустим собрание сочинений, пускай они потом его покупают, читают и публикуют в газетах свои отклики. А то ведь сейчас никто никого не читает, а только все ноют да жалуются! Мол, масскультура их, бедненьких, одолела, Чейз да Пелевин виноваты…
— А ты когда-нибудь слышал такое слово: «пиар» называется? — напирал я. — Чтоб изданную нами книгу захотел купить хоть один покупатель, он о ней сначала должен как минимум что-нибудь где-то услышать. Предисловие известного критика как раз и поможет нам её рекламировать, привлечёт внимание рецензентов…