«Мистика какая-то, — подумал я. — Ещё бы одна шестёрка, и это бы уже было настоящей банальностью…»
Я всё-таки заставил себя усилием воли закрыть глаза и к своему удивлению почувствовал, как душу начало тут же увлекать в море покачивающего сладкого сна, в котором не было ни огненных кругов, ни тигров, ни тянущихся из умывальника фантастических пальцев — ничего, кроме тишины и покоя.
Однако за стенами подвала всё развивалось как раз наоборот, и одними из первых, кто убедился в том, что мир если и похож на сны, то скорее не на радужные, а на кошмарные, была та самая промелькнувшая в вишнёвых «жигулях» парочка, которую я заметил, стоя на пороге своего подвала. Выехав за окраину города, они остановили машину в тени придорожных деревьев и принялись неистово целоваться. Потом парень расстегнул на груди своей спутницы кофточку и стащил с неё маленький кружевной лифчик. Девушка не сопротивлялась и, осмелев, он дернул за рычаг внизу сиденья и откинул спинку, превращая его в спальное ложе. Потом сбросил с себя рубаху и брюки, и они занялись любовью.
Как это ни странно, но переполненная обычно ревущим транспортом трасса была сегодня абсолютно пустынна, так что никто не мог помешать им в их деле. Молодые люди вволю позанимались сексом, а потом, опустив стекло, выкурили по сигарете «Мальборо». Перевалившее за свою золотую середину лето смотрело на них без малейшего укора, и жизнь казалась долгой и сладкой, как только что испытанное удовольствие.
Но надо было возвращаться домой, и парень, в конце концов, нехотя оделся и, пересев на своё место, вставил в замок ключ зажигания. Они развернулись посреди пустого шоссе и поехали обратно в город. Слов больше не оставалось, оба были переполнены затопившей их нежностью, и потому не сразу заметили стоявшую посередине дороги странную (если не сказать — страшную) девушку. Девушка стояла впереди, метрах, наверное, в сорока от них. В лучах фар словно возникла вдруг контрастная чёрно-белая сцена из фильмов ужасов: окровавленная человеческая фигура на фоне ночной тьмы. Рукоять ножа торчала у неё из плеча. Платье было в грязи и пятнах от молодой травы… Она стояла, еле держась на ногах, затем, вытянув вперёд руки, словно гипнотизер на сцене, двинулась в их сторону.
— Смотри, это Кэрри! — выкрикнули одновременно водитель «жигулей» и его спутница, хотя и не смогли бы, наверное, объяснить, откуда к ним пришло это внезапное знание.
Да уже и не успели бы.
Подчиняясь неведомой гипнотической силе, машина неожиданно изменила направление своего движения и, свернув (вопреки воле чуть ли не выкручиваемого водителем руля) в сторону, на всей скорости врезалась в железобетонную опору электропередач. Сверху на нее посыпались весёлые, точно от карнавальных шутих, искры, показывающие, что в город вернулось электричество, но только влюблённые их уже не увидели.
А Кэрри постояла, глядя на дело своих рук, затем повернулась спиной к разбившимся «жигулям» и, пошатываясь, побрела к городу. Глядя сейчас на неё, невозможно было поверить в ту истину, что в каждом живущем на Земле человеке, словно скрытая в постмодернистском тексте цитата, таится образ Божий. Cгорбленная, съёжившаяся и поникшая, она была похожа скорее на старуху, чем на семнадцатилетнюю девушку. Бальное её платье превратилось в лохмотья. Вылитая на неё свиная кровь давно засохла и начала трескаться. На лбу темнела грязная полоса, расцарапанные коленки покраснели.
Часто останавливаясь и всхлипывая, она вошла в предместье и остановилась. Она не знала, что это за город — только видела, что это была не Америка. Тот городок, в котором её когда-то смертельно обидели, она сожгла дотла ещё в своей прежней жизни, а как оказалась здесь, на этой далекой и незнакомой земле, не помнила. Но здесь наверняка живут такие же жестокие и злобные люди, как и там, и они будут снова травить её, превращая жизнь в нестерпимую душевную муку, лишённую радостей любви, дружбы, нормального человеческого общения… За что, Господи?
Кэрри подавила подступающие к горлу рыдания и огляделась вокруг. Сильно болело плечо, в которое мать воткнула столовый ножик, но Кэрри не вынимала его, ей казалось, что физическая боль хотя бы немного заглушает в ней её душевные страдания. А они были просто нестерпимы, казалось, не существует такого огня, который бы когда-нибудь смог их выжечь.
Она повела вокруг себя глазами и неожиданно наткнулась взглядом на расположенную чуть в стороне от дороги небольшую заправочную станцию, над которой сияла знакомая ей по прежней жизни надпись «Shell».
— Ага-а-а! — протянула она, как будто узнала вдруг своего закоренелого давнего врага, и вдруг представила, как под колонками с висящими по их бокам шлангами, вспухают и затем лопаются тугие огненные пузыри пламени, и вся бензозаправка превращается в огромный и гудящий факел.
И стоило ей только нарисовать всё это перед своим мысленным взором, как колонки начали и в самом деле взрываться, разбрызгивая вокруг себя полыхающие огненные плевки, и уже через каких-нибудь две-три минуты вся АЗС была объята гудящим оранжевым пламенем, так что даже в той сотне метров, где находилась Кэрри, стало невыносимо терпеть доходящие сюда волны жара, а потому она повернулась и пошла от этого зрелища дальше в город. И там, где она проходила, вдруг вспыхивали бензобаки припаркованных прямо на тротуарах машин, падали, обрывая нити электропроводов, столбы, срывались пожарные гидранты, превращая улицы в лужи непроходимой грязи. Иногда, правда, она проходила какое-то расстояние, ничего не уничтожая и не трогая, но потом вдруг опять вспоминала тот далекий выпускной вечер, на котором ей вылили на голову ведро отвратительно пахнущей свиной крови, и вокруг снова начинало всё гореть, взрываться и рушиться.
Ночь за её спиной наполнялась криками, звоном лопающегося стекла и грохотом обрушивающихся перекрытий. Люди пытались сбивать пламя имеющимися под рукой средствами пожаротушения, но в ящиках для песка оказывался порох, в трубах для воды — бензин, у приезжающих по вызову пожарных машин отказывали тормоза и они с разгона влетали в полыхающие здания, так что пожарные команды еле успевали выскочить из огня невредимыми. А иногда и не успевали, потому что у машин внезапно заклинивали все дверцы. Случалось, что и двери в загоревшихся домах вдруг переставали открываться, и люди были вынуждены метаться по наполненным дымом квартирам, пока не догадывались выбивать рамы и прыгать вниз из окон. Если это было выше четвёртого этажа, то многие так и сгорали заживо, не сумев заставить себя шагнуть в зияющую за подоконником чёрную бездну.
Однако в происходивших этой ночью кошмарных событиях была виновата не одна только Кэрри. Неизвестно откуда, на улицах Красногвардейска появились вдруг целые стаи койотов, которые нападали на одиноко спешащих домой сквозь ночной город прохожих и загрызали их до смерти. В одной из частей города была замечена также охотящаяся на людей чёрная пума, которая впоследствии была застрелена членом солнцевской группировки по кличке Харон, приехавшим навестить свою престарелую мать и среди ночи вдруг увидевшим, как в открытое окно её дома лезет большущая чёрная зверюга.
Как это ни печально, но моя квартира тоже сгорела в этом жутко гудящем пламени. А вместе с квартиой сгорели и все мои небогатые пожитки (самыми ценными среди которых были три почти полные банки кофе «Black consul»). Но зато, правда, сгорел и этот дурацкий палец в раковине, из-за которого я вынужден был ночевать в нашем рабочем подвале. Хотя… Кто знает, что происходит к добру, а что к худу? Если бы этот палец не вылез в то утро из сливного отверстия, то я бы, наверное, вернулся, как всегда, вечером к себе домой, лёг спать в своей удобной мягкой постели, и Бог его знает, удалось ли бы ещё мне вовремя проснуться, чтобы, схватив в руки штаны (а то и без них), выбежать на улицу до того, пока квартиру охватит гудящее жадное пламя?
Да и выскочить из горящего дома тоже ещё не означает — спастись. Мне потом рассказывали, что когда мои соседи повыбегали кто в чём на улицу и стояли напротив подъезда, глядя, как жёлтый голодный огонь поедает всё то, что представляло собой материализацию их предыдущей жизни, из-за угла соседнего здания, отвратительно стуча пожелтевшими от времени костями, вывалила вдруг команда воняющих могильной землей и роняющих изо рта червей скелетов и, схватив нескольких подвернувшихся им под руки жильцов, поволокла их в неизвестном направлении. И как те ни орали, взывая к стоящим во дворе людям о помощи, как ни надрывались в отчаянном хрипе, а никто к ним на подмогу и защиту всё равно не бросился — то ли за треском огня их крики остались никем не услышанными, то ли народ уже просто махнул в непонимании происходящего на всё рукой и не стал ни во что вмешиваться. Я склонен думать, что тут имела место именно вторая причина — ведь за последние полтора десятилетия россияне не подали своего голоса даже в куда более серьёзных ситуациях! Отмолчавшись во время расстрела Ельциным здания их Верховного Совета, не проронив ни слова, когда НАТО разбомбило их сербских братьев, проглотив без всякого ропота неподъёмное для их кармана повышение цен на жильё, не заступившись за свою унижаемую и уничтожаемую Армию, бессловесно отдав олигархам принадлежащие всему народу природные богатства, мои соотечественники практически разучились сопротивляться смертельным обстоятельствам и могли теперь только молча смотреть на то, как команды налоговиков, торгашей, коммунальщиков, энергетиков, банкиров, газовиков, транспортников и прочих государственных и не государственных структур растаскивают по своим личным карманам те неисчислимые богатства, которые десятилетиями создавались и накапливались силами всей нации в надежде, что это станет впоследствии основой счастливой жизни будущих поколений. Так в честь чего бы это они вдруг стали реагировать на появление команды каких-то дурацких скелетов? Командой больше, командой меньше — это уже почти ни для кого из рядовых жителей России начала XXI века никакого существенного значения не имело…