Фарфоровые чашки зазвенели в руках Синтии Ватсон, когда она принялась убирать их со стола.
— А вы никогда не хотели стать миссионером? — спросила она.
Индия отрицательно покачала головой.
— Мне больше нравится путешествовать и писать книги.
Преподобный нахмурился и поджал губы, его усы оттопырились.
— Я читал вашу книгу о Восточной Африке.
— В самом деле? — оживилась Индия, в голосе ее явственно ощущалось удивление.
— Да, — ответила Синтия и подхватила поднос. — Мужу очень понравилась первая половина книги, но, прочитав то, что вы написали о миссионерах, с которыми познакомились в Найроби, он велел мне ее сжечь.
* * *
— И что же такого вы написали о миссионерах Найроби? — насмешливо поинтересовался Джек на обратном пути, и в уголках его глаз собрались морщинки.
Индия рассмеялась:
— Благородное и важное дело, которому посвящают себя миссионеры, не означает, что, насаждая европейскую культуру, нужно искоренять древние традиции и образ жизни аборигенов только потому, что они так не похожи на наши.
— Неудивительно, что он сжег твою книгу. — Улыбка Джека погасла. — А что на это сказал преподобный Макнайт?
Индия устремила взгляд вдаль, в темноту чернеющего моря, и соленый морской воздух донес до нее пряные запахи тропической ночи.
— Ничего. Он умер за несколько недель до выхода книги.
— Я думал, ваш отец умер вскоре после смерти вашей матери.
Наступило молчание. Мягкий песок шуршал у них под ногами.
Индия обернулась и поймала взгляд Джека.
— Он придерживался старых традиций и считал, что не стоит баловать детей. В детстве я очень его боялась. Я не сомневалась в том, что он любит меня не меньше, чем Господь, Отец наш, любит всех своих детей, живущих на Земле. А когда мама умерла, он… Он просто отослал меня к родственникам. Я писала ему, но ни разу не получила ответа. — В горле у Индии что-то сжалось, глаза обожгло… Но нет, она не заплачет, ни за что. — Тетя всегда находила этому разумные объяснения: она говорила, что отец очень занят, у него лекции или работа над очередным трактатом… только все это чепуха. Правда в том, что он просто-напросто хотел иметь сына. Я разочаровала его, не слушала его наставлений, недостаточно почитала…
Джек обнял ее, и она, прижавшись щекой к его груди, ощутила тепло его тела через мягкую ткань рубахи.
— Вы достаточно его любили и почитали, — мягко произнес он. — Просто он в своем упрямстве не замечал этого.
Индия покачала головой. Вцепившись в его рубашку, она прислушивалась к стуку его сердца.
— Теперь все уже в прошлом. Я давно приучила себя не думать об этом.
Джек нежно провел кончиками пальцев по ее щеке.
— Тогда почему вы плачете? — спросил он, и только тут Индия почувствовала, что лицо ее совершенно мокро от слез.
Глава 29
Пату сидел на берегу, у самой кромки воды; вместо обычных полосатых брюк, сорочки и ботинок на нем было лишь ярко-красное парео, повязанное на талии. Он расположился на бревне и болтал ногами в воде.
— Вы уже знаете о выживших на Ракайа? — спросил он, завидев Джека и Индию. — О тех, что поселились на южном побережье?
— Да, Ватсоны нам все рассказали, — ответила Индия, и Джек лишь молча отвернулся и уставился на темную гладь воды перед ними.
Пату сжал кулак и опустил его на ровную, отполированную морем поверхность бревна.
— Похоже, здесь никто ничего точно не знает. Местные островитяне теперь живут оседлой жизнью и на южном побережье не были уже несколько лет. — Он деланно рассмеялся и сокрушенно покачал головой. — В море почти никто не выходит — сидят здесь как сычи, гнут спину на ванильных плантациях да едят рыбные консервы и соленое мясо.
Все трое замолчали, прислушиваясь к шуму прибоя и крикам морских птиц.
— А как твоя мама? — спросил Джек. Лицо Пату напряглось.
— Она все время плачет, — сказал он и покраснел.
— Знаешь, когда я в последний раз ездил в Квинсленд, с семьей повидаться, — задумчиво произнес Джек, — то вдруг обнаружил, что все там совсем не так, как мне представлялось. Я думаю, они тоже заметили, что я очень изменился. Так всегда бывает. Непросто возвращаться домой после долгого отсутствия: ты рвешься туда всей душой, а потом понимаешь, что это больше не твой дом.
Пату кивнул в сторону яхты, стоявшей на якоре в бухте, и почти беззаботно спросил:
— Как думаешь, скоро мы сможем починить ее и отплыть?
— Утром осмотрим повреждения, — пожал плечами Джек, — и тогда все станет ясно.
— Я здесь все равно не останусь, — вдруг резко выпалил Пату, как будто ему предлагали именно это. — Ни за что!
Джек не сводил глаз с покачивающейся на волнах яхты.
— А как же твоя матушка?
— С ней куча моих братьев и сестер, — не моргнув глазом, ответил Пату.
Вдалеке послышалось странное пение, печальное и веселое одновременно. Индия обернулась на звук и почувствовала, как легкий тропический ветерок коснулся ее волос.
— Что это? — спросила она.
— Луау,[23] — помолчав, ответил Пату. — Они празднуют мое возвращение. — Он сжал губы, подавляя приступ ярости. — Некоторые отговаривали мою семью устраивать праздник, заявляя, что преподобный Ватсон будет от всего этого не в восторге.
Индия обернулась и удивленно посмотрела на него:
— Почему?
— Вы же не видели, как это бывает, — ответил Джек, в голосе его слышались насмешливые нотки. — Зажигательная музыка, ритуальные танцы… Все это выглядит довольно шокирующе… и слегка непристойно.
— Как интересно! — С этими словами Индия заглянула в рюкзак проверить, не забыла ли блокнот для путевых заметок. — Я бы с удовольствием посмотрела на любые проявления языческой культуры, если только меня не заставят есть жареную свинину.
И тут впервые лицо Пату прояснилось, и он рассмеялся.
Эти звуки ей долго не забыть, подумала Индия. Мерный, возбуждающий ритм барабанов, тихие вздохи теплого ветра, шелест перистых пальм над головой и потрескивающий костер на фоне бесконечного гула серебристых волн, набегающих на чернеющий в ночи пляж, — разве это не чудесно?
Они с удовольствием поедали креветок и крабов, сырую рыбу с кокосовым молоком; таро и зеленую тыкву, а также цыплят, завернутых в листья и запеченных на горячих камнях. Факелы из длинных, связанных вместе пальмовых веток, мерцая, шипели и потрескивали, выхватывая из темноты смеющиеся лица, смуглые руки и горы манго, бананов, гуавы, апельсинов и жареных ананасов. Воздух был наполнен пряными ароматами пышно цветущей гардении, растущей у кромки темного леса, а также гибискуса и папоротника, из которых островитяне плели себе венки и юбки. Ко всему этому благоуханию примешивался солоноватый запах моря.
Индия что-то быстро записывала в блокнот, как вдруг рука Джека остановила ее.
— Отложите ваши заметки на потом, — произнес он, наклоняясь к ней. Лицо его освещали пляшущие в костре языки пламени. — Позвольте себе немного отдохнуть и повеселиться.
Индия взглянула туда, где, выстроившись в две линии, женщины в папоротниковых юбках и с венками из белых цветов на головах лихо отплясывали причудливый танец, напоминающий французский гавот. Много лет назад французские миссионеры, тщетно пытаясь приобщить местных жителей к христианской культуре, обучили их этому танцу в надежде заменить «непристойные» пляски чем-то более степенным и подобающим.
— Мне и так хорошо. Наблюдая и делая заметки, я чувствую себя вполне счастливой, — возразила она.
Тем временем мужчины в своеобразных папоротниковых манжетах, с серьезными лицами стали исполнять настоящие пируэты.
— Вряд ли вы способны писать и танцевать одновременно. — С этими словами Джек увлек Индию за собой; позабытый блокнот упал с колен и остался лежать на песке.