Так что дни проходили в суете подготовки похода. А по вечерам Немайн спускалась в трапезную залу, и прислушивалась к неторопливым разговорам городского общества. Научиться понимать людей седьмого века было жизненно важно. Встревать в праздные разговоры Клирик пока не решался.
В тот день трактире было против обыкновения людно, но любимое кресло у огня, разумеется, было свободно, и сида уже привычно в нем устроилась. Самым приятным было то, что в теперь в компании "Головы грифона" она не чужая. И греется не за осьмушку золотого, а как правильный, полезный человек. На коленях, укутанных пледом расцветки клана, к которому относился трактирщик, платой за спасение дочери от позора — еще одним веским доказательством того, что Немайн приняли в бюргерское сообщество Кер-Мирддина — лежала Библия, раскрытая на Евангелии от Луки, ее любимом. Все книги, от Бытия до Апокалипсиса, были уже наспех пролистаны и навек отпечатаны в цепкой памяти. Осмысление приходило только теперь — и очень понемногу.
Но Клирику так и не удалось сосредоточиться на "прокачке персонажа", как он про себя называл усвоение священных текстов. И причиной была не кружка светлого пенящегося эля. Эта никогда не мешала, хотя в желудок сиды никогда не помещалась полностью, даже целиком заменив ужин. На этот раз в "Голову грифона" заявился бард.
Бродячий певец отлично владел арфой, но откровенно гнусавил. Публика терпела. То ли привыкла и к худшему, то ли считала, что так и надо. В довершение всего, пел он о "древних королях", коими с принятием христианства барды стали числить языческих богов. И то, не пропадать же славным балладам?
— Любезный, — подала голос Немайн, — нельзя ли ограничиться только музыкой? Большинство здесь сидящих люди бывалые, видывали и не такое, так что голоса их сердец споют им куда лучше, чем ты можешь вообразить.
— Короче, — уточнил Кейр, уже традиционно подпирающий камин, напротив сиды, — заткнись, но играй.
Роль переводчика с галантного на доходчивый он исполнял с большим удовольствием. Эту игру придумал Клирик. Ведь нехорошо благородной деве выражаться коротко и грубо. Ну а то, что до многих иначе не доходит, совсем не её вина.
— Если кто-то считает, что поет лучше меня, я охотно приму вызов! — откликнулся бард, — Эй, девочка! Вставай! Попробуй меня перепеть!
Судя по голосу, бард был или изумительно самонадеян, или имел в запасе пару грязных трюков. Связываться не хотелось.
— Я приношу извинения, но я устала и не в голосе, — сообщила она, — а потому оставляю тебе долю героя в песнях этого вечера.
— Лень вставать, — перевел Кейр, — Можешь скрипеть дальше. Если совести нет.
У барда совести не было, только заунывные баллады. Тепло и выпитый эль вгоняли в сон, и монотонные речитативы барда вскоре начали скорее убаюкивать, чем раздражать Немайн. Слова проходили краем сознания, и устраивались в памяти — на грядущее. Писаной истории у Камбрии пока не было, и желающий узнать хоть что-то, помимо рассказов стариков, должен был отсеивать крупицы правды из триад, баллад и легенд. Прямо сейчас заниматься этим смысла не было. Оставалось плыть по течению слов, понемногу скатываясь в сон. Между тем бард покончил с древностью и решил спеть о делах более близких.
Три ворона в небе, ночною порой, Был Морриган голос, как пение стрел: "Два войска собрались над Юрой-рекой. Назавтра вступить доведется им в бой. Какой им положим удел? Сильна и могуча камбрийская рать, И воинов ярость крепка. Коль строй щитоносцев сумеют прорвать, До вечера саксов колоть им и гнать, И их не ослабнет рука". Три ворона. В небе — ни зги, ни звезды, И Махи пел голос — волынкой навзрыд: "Для воронов хватит надолго еды, А крови прольется, что в Юре воды… Но Камбрия не победит! Король Кадуаллон умел обещать, И родом поклялся своим! Но старых богов не посмел он призвать, Монахов привел, чтоб молились за рать, И помощи мы не дадим". Три ворона встретили алый рассвет, Был голос Немайн, словно треск топоров: "Король — обречен, нам он даст свой ответ. Сегодня прервет вереницу побед, С невзгодами встретившись вновь! Сильна и могуча камбрийская рать, И воинов ярость крепка. Но алых щитов им ряды не прорвать, И саксы их будут, тесня, убивать, И их не ослабнет рука". Три ворона в небе… За славой в поход Король Кадуаллон камбрийцев ведет…Бард после такой песни мог ожидать разного. Осуждения за то, что назвал старыми богами сидов, например. Но скорее — одобрения за оправдание страшного разгрома, случившегося с сильнейшим из королевств Камбрии лет двадцать назад. Предательство богов — достойная причина гибели героев! Но с последним аккордом арфы наступила мертвая тишина. Такая, что бард услышал собственное дыхание. А из-за спинки развернутого к огню кресла раздалось сонное: