Горожанки — и особенно Тулла — придерживалась другого мнения насчет разглядывания. Интересно им было. Поначалу. Потом, убедившись, что у сидов только уши другие, успокоились.
Вместо мочалок и губок, а заодно и мыла, шерстяные перчатки. Потом — бассейн. Холодный. На все — два часа.
Результатом, помимо физической чистоты, стала безусловная убежденность Клирика в необходимости внедрить на другом конце Евразии японские ванны. Тем более что самураи, практически, водились. Вообще, манеру выбривать тонзуру от уха до уха, а не на затылке, Клирик счел разумной. Не вдаваясь в догматические подробности. Лысый выглядит умным, а плешивый — больным.
Вот с чем в Камбрии было хорошо, так это с одеждой! Своя шерсть, свой лен… Кожа — вплоть до лайки. Но — всё или домашнего шитья, или заказного. Так что наспех можно было соорудить разве что паллу. Именно так Немайн и поступила. Отбеленная шерсть — нашлась. И этого было довольно.
Чистота. А еще мудрость и сила былой Империи — вот что стояло за простым архаичным нарядом. Даже не Империи — Республики. При императорах наряды римлянок стали цветастыми — но и легионы были уже не те. Хотя на Британию их еще хватило.
Что ж. Посох на плечо, нож на пояс, Книгу под локоть — и шагом марш к королю! Уже в воротах получилось разочарование: часовой любезно сообщил, что Гулидиен закатился на охоту. Не меньше, чем на неделю. Вдобавок Кер-Мирддин встретил Немайн, как ручное чудовище. Ставни притворены, детей с улиц выкликали матери. Но лавки открыты, и по делам городской люд шествует степенно, хотя косясь и с оглядочкой. Немайн грустно свесила уши. Неделю раздражать собой город было нельзя. Впереди замаячили новые скитания. Настроение испортилось.
Для исправления которого Клирик знал два надежных способа: женский — покупки, и мужской — бифштекс. Мясо в нужных количествах в котёночий желудок Немайн не помещалось. Зато Клирик припомнил, что собирался купить зеркальце, и решил попробовать женский способ. Как назло, в лавках ничего симпатичного не обнаружилось. Всякая дребедень, которой только вразнос по хуторам торговать. Оно неудивительно: другого спроса нет и до ярмарки не будет. Но если женщина хочет исправить себе настроение покупками и не может ничего найти, ни купить, ни примерить, ни в руках повертеть…
Немайн резко прибавила шаг, и каждый камень, каждый корешок заросших травой улиц больно бил по ступням. Уши уже не свисали к плечам — они были прижаты, глаза сжались в смотровые щели. В конце концов она не выдержала. И направилась к эскулапу. За валерьянкой. Или ее средневековым аналогом.
Увы, при этом пришлось развернуться против солнца. Так что вместо прохожих она видела тени на слепящем фоне. Ну и, разумеется, врезалась.
— Леди, от тебя не увернешься! — голос принадлежал врачу, — Что-то случилось?
— Очень яркое солнце сегодня, мэтр Амвросий, — сообщила Немайн, отлепляясь от лекаря, за локоть которого ухватилась, чтоб не упасть, — не по моим глазам. Не посоветуешь ли чего?
— Обязательно, леди. Но — позже. Сэр Олдингар так упился на радостях, оставшись за главного аж на целую неделю, что придётся лечить. Не посоветуешь ли чего? Отравления, кажется, по твоей части?
С серьезным таким видом спросил. Но в глазках что-то ухмылялось. Сида предпочла этого не заметить. И бойко оттараторила:
— Три части ивовой коры и четыре части коры дуба в двадцати частях воды. Потом — клистир, — ничего ближе к бессмертному средству от симуляции, придуманного чешским писателем Ярославом Гашеком: "Три хинина, четыре аспирина, промывание желудка, клистир" Клирик навскидку придумать не сумел.
Амвросий аж икнул. След ухмылки в глазах испарился, зато на губах появилась настоящая улыбка.
— А неплохо. От горькой ивы его вывернет. Но дубовая-то зачем?
Вообще-то затем, что из нее поначалу аспирин делали. Знать бы еще, как.
— Для закрепления стенок желудка дубильными веществами. Ты не возражаешь, если я подожду у твоего дома?
— Можешь и зайти! Мой дом для тебя открыт. Да он для всех открыт, вот только ходить ко мне с визитами — опасаются.
— У тебя что, домашняя виверна живет?
— Нет, у меня живут дикие дети. Не смотри на меня так! Я их честно воспитывал. Между вызовами, конечно.
— А твоя жена?
— Элейн? Ну, она больше занимается пополнением банды. И гильдией своей…
И ушел. Судя по неторопливой походке, сэр Олдингар скорее слегка недомогал, чем находился при смерти.
Стоило сиде войти в неухоженный садик, возле дома Амвросия Аркиатра, как на нее напали.
— Защищайся, леди сида!
Мальчишка. Без штанов, по римскому обычаю. Да и кричит — на наречии римлян. Причем не вульгарном, а вымершем, классическом. В руках — палка. Даже, скорее, розга. Что такое дети, Клирик знал: либо малообученные люди низкого роста, либо очень раздражающие мелкие звереныши. Этот был ни то, ни се — размер средний, шкодливость так и прет. Но лобик умный. Немайн присела на корточки. Не любил Клирик школить людей, смотрящих на него снизу вверх. Вот стоящих навытяжку перед развалившимся в кресле "пожарником"-экспертом — другое дело. А потому стулья в реквизированных у местного начальства кабинетах немедленно изводил. Разок — в окно восемнадцатого этажа.
— От кого защищаться, сиятельный муж? — латынь входила в число прошитых при переносе в седьмой век языков.
— От меня!
— А ты кто такой?
— Я — доблестный рыцарь Круглого Стола! Защищайся, коварная ведьма!
Мальчишка бодро взмахнул палкой. Клирик вдруг осознал, что игрушку тот держит неправильно. Правая же рука Немайн сделала быстрый тычок вперед — Клирик только и успел, что раскрыть ладонь, и вместо удара под дых вышел хлопок по животу. Вспомнился анекдот о теще боксера: "И тут она раскрылась".
— Благородный всадник убит, — подвела итог схватки Немайн.
— Так нечестно!
— То есть как это нечестно? А ну-ка напомни, какой гандикап накладывается на мужчину при судебном поединке с женщиной? Или я тебя плохо рассмотрела, и ты девочка?
— Мужчину надлежит расположить в яме глубиной по пояс, — мальчишка разом потускнел, — и привязать одну руку к туловищу.
— Именно, — отметив интересные подробности, продолжил Клирик, — к тому же у тебя палка. А у меня нет.
— Но ты же ведьма!
— Я сида. И вообще, мне начинает казаться, что ты все-таки девчонка. Проиграв — обзываешься. Парень попросил бы научить его драться.
— Женщину?
Снова пригодились сказки Кейра и песни барда.
— Кухулина учила драться женщина. Ланселота учила драться женщина. Много это помогло их врагам?
— А кто такой Кухулин? Расскажи!
Этому, видимо, сказки про Муция Сцеволу рассказывали. Парню было интересно про Кухулина. Клирику — про обнаружившиеся способности. Почему бы не совместить?
— Да вот жил такой. Тоже был неумехой вроде тебя… Поначалу. И начинал тоже с палки. Вот только у тебя — неправильная. А должна быть… Тебе нужно это дерево?
— Нет.
— И мне нет. Если мы сломаем пару веток у этой ивы, папа с мамой очень обидятся?
— Папа не заметит. А мама простит. Она добрая.
— Раз так, — сида скинула наземь посох и отцепила с пояса нож, — с ней-то мы и расправимся. Так. Тебе вот эту, поменьше. А мне — эту. Мой рост без головы. Хорошая палка получится…
Сразу обломить ветку, которую Немайн назначила для себя, не получилось. Пришлось подпиливать. Когда нож начал застревать в вязком дереве, Немайн снова потянула ветку вниз. Хрустнуло — и она обнаружила себя лежащей в траве с упрямой добычей в руках. Только и успела сесть, как…
— Опять балуешься? — раздался строгий тонкий голосок, — Вот наказание! Ой! Леди Минерва, что с тобой сделал этот разбойник? Ты вся зеленая!
На крыльцо выскочила девушка в классической столе и сандалиях. Плед наброшен как покрывало. Так быстрее, чем в паллу заворачиваться, но и вид в результате получается плебейский.
— Благородный всадник подал идею, — Клирик никого не покрывал и ни от чего не увиливал, — исполнение же целиком моё. Я прошу простить меня за вольное обращение с деревом… И мой внешний вид. Кстати, меня зовут Немайн.