Дальше следует попросту преступная ложь во спасение мундира: «Наэлектризованные агитацией, толпы рабочих, не поддаваясь воздействию обычных общеполицейских мер и даже атакам кавалерии, упорно стремились к Зимнему дворцу, а затем, раздражённые сопротивлением, стали сами нападать на воинские части. Такое положение вещей привело к необходимости принятия чрезвычайных мер для водворения порядка, и воинским частям пришлось действовать против огромных скопищ рабочих огнестрельным оружием… После того, как пущено было в ход войсками огнестрельное оружие, толпы рабочих стали проявлять крайне враждебное отношение к полиции и военному сословию: в Кирпичном переулке толпа напала на двух городовых, из которых один был избит. На Морской улице нанесены побои генерал-майору Эльриху, на Гороховой улице нанесены побои одному капитану и был задержан фельдъегерь, причём его мотор был изломан. Проезжавшего на извозчике юнкера Николаевского кавалерийского училища толпа стащила с саней, переломила шашку, которой он защищался, и нанесла ему побои и раны…
Всего 9 января оказалось 96 человек убитых (в том числе околоточный надзиратель) и до 333 человек раненых, из коих умерли до 27 января ещё 34 человека (в том числе один помощник пристава)». На самом деле убитых и раненых было около 5 тысяч.
Вот что было дано узнать царю о «Кровавом воскресенье», потрясшем основы российской монархии. Он, болезный, наверно, только-то и усвоил (Лопухин на этот счёт постарался), что во всём виноват Гапон, на которого все понадеялись, а он — негодяй — всех обманул, да ещё эти трижды проклятые подстрекатели социал-демократы. Спустя почти десять лет царь в разговоре с жандармским генералом Спиридовичем вспомнит о Девятом января и скажет: «Последствия этого неприятного воскресенья были сильно преувеличены врагами империи…» Ничего-то он не понял и тогда, и спустя десять лет!
В. И. Ленин писал, что революция 1905–1907 годов просветила и организовала пролетариат и его союзников. «Без такой „генеральной репетиции“, как в 1905 году, революция в 1917 как буржуазная, февральская, так и пролетарская, Октябрьская, были бы невозможны».
IV
А сейчас мы снова вернёмся к Гапону, чтобы ещё раз увидеть, насколько случайной была его причастность к революции 1905–1907 годов и как несостоятельна, попросту смешна его претензия на роль вождя…
О том, что Гапон 9 января, убежав с места расстрела шествия у моста через Таракановку, затем находился на квартире Максима Горького, а вечером, изменив облик, без бороды и в светском костюме с чужого плеча, присутствовал на митинге интеллигенции в зале Вольно-экономического общества и даже выступал там «от имени Гапона», — обо всём этом охранка узнала 11 января из донесений филёра, наблюдавшего дом, в котором жил Горький, и своего осведомителя, присутствовавшего на митинге. О выступлении там Гапона охранка узнала только то, что оно было «кратким, ничего особого не содержавшим, но очень нервным».
Возникает вопрос: почему охранка не арестовала Гапона на основании имевшегося у неё ордера? Ведь с 9 по 11 января он ещё находился в Петербурге… Можно только предположить, что от ареста охранку удерживали те опасения градоначальника Фулона, о которых пишет Лопухин в своём докладе царю.
Но вот одно свидетельство об этих днях — Петра Рутенберга:
«Через несколько минут после третьего залпа я поднял уткнутую в землю голову. Впереди меня, по обеим сторонам Нарвских ворот стояли две серые застывшие шеренги солдат, по левую сторону от них — офицер. По сю сторону моста валялись в окровавленном снегу хоругви, кресты, царские портреты и трупы тех, кто их нёс. Трупы были направо и налево от меня. Около них большие пятна крови на белом снегу. Рядом со мной, свернувшись, лежал Гапон. Я его толкнул. Из-под большой священнической шубы высунулась голова с остановившимися глазами.
— Жив, отец?
Мы поползли через дорогу к ближайшим воротам.
Двор, в который мы вошли, был полон корчащимися и мечущимися телами раненых и стонами. Бывшие здесь здоровые также стонали, также метались с помутившимися глазами, стараясь что-то сообразить.