— Я слышал, что оружием надо уметь пользоваться, — небрежно проронил Азеф.
— Вместе с рабочими восстанут солдаты, — нервно парировал Гапон.
— А как же это вы доберётесь до солдат, для которых высшая сила — их офицеры, а те были и остаются верными слугами своего класса? — повысил голос Азеф.
— Солдаты присоединятся к нам сами, они не забыли своего позора, когда девятого января стреляли в народ. Не забудьте и о «Потёмкине».
— Допустим, — чуть заметно кивнул Азеф и резко спросил: — Кто во главе восстания?
— Я, — мгновенно ответил Гапон.
На одутловатом лице Азефа снова шевельнулась усмешка:
— У вас для этого нет необходимого опыта. Одно дело повести слепую толпу со столь же слепой и безнадёжной целью образумить царя, и совсем иное дело — вооружённое восстание или, другими словами, война против царя и самодержавия, располагающих колоссальной силой, в том числе и армией.
— Достаточно того, что меня знает и мне верит вся Россия, — с апломбом произнёс Гапон, с вызовом глядя на Азефа. А тот обратился к Рутенбергу:
— Вы верите во всё это? Но прежде чем ответить, учтите, что я спрашиваю вас не как друга Гапона, а как человека, близко стоящего к руководящему центру нашей партии.
— Всё же обстановка в России для восстания благоприятная, — не сразу и не очень убеждённо ответил Рутенберг.
— Вы что? Едете вместе с Гапоном в Россию? — жёстко спросил Азеф.
— Я обязан ехать.
— Кем обязан?
— Разве вы не знаете — по воле нашей партии я уже давно рядом с Гапоном и, мне кажется, не могу отойти в сторону, когда назревают столь большие дела.
Спустя несколько лет, уже разоблачённый и удравший из Европы Азеф вспомнит об этом разговоре в Париже и приведёт его как одно из доказательств «бездумных, авантюрных дел лидеров партии, которые теперь во всех своих бедах винят одного его…».
В это время Гапон жил на окраине Женевы в пустующей квартире эсера-учёного. Целые дни он находится один, за запертой дверью, — Рутенберг запретил ему выходить даже во двор дома. Кормила его служанка хозяина квартиры.
Рутенберг каждый день навещал Гапона. Однажды он застал его за странным занятием: из детского пистолета, стреляющего резиновыми прилипающими пулями, тот палил по укреплённой на стене мишени.
— Я еду в Россию не для мирной жизни, и я должен уметь метко стрелять, — пояснил Гапон. — Сейчас я выверяю твёрдость руки и прицел. Смотри!
Он несколько раз выстрелил, и все пули прилипли к мишени.
— Ты видишь, как здорово получается? Ещё вчера из трёх пуль я попадал в мишень только одной, а сегодня — все в яблочко! Все! Я не завидую тому, кто станет там для меня целью.
— Там надо будет стрелять не из детского пистолета, — заметил Рутенберг.
— Мартын! Купи мне браунинг! — воскликнул Гапон. — Дай слово, что купишь!
— Ладно уж, куплю, — пообещал Рутенберг и спросил: — Когда решил ехать?
— В самое ближайшее время. На днях ко мне должен зайти Владимир Александрович Поссе, он едет вместе со мной. Вместе и назначим дату отъезда.
— Мне этот Поссе что-то не нравится, — поморщился Рутенберг.
— Ты просто ревнуешь его потому, что он едет. А мне он очень нравится, — запальчиво выкрикнул Гапон. — И прежде всего тем, что он не социал-демократ и не эсер, а значит, не будет давить на меня партийными догмами и целиком примет мои расчёты.
— Смотри, не просчитайся, он мужик очень хитрый.
— А мы тоже не лапотные, — самодовольно усмехнулся Гапон…
Однако посмотрим, как развивались события дальше. Пока Георгий Аполлонович только отправился в Англию на переговоры со своими богатыми покровителями.
Гапон уезжал из Парижа в Лондон. Он устремился туда, исполненный больших надежд, в кругу друзей говорил: я еду не в Лондон, а через Лондон — в Россию.
Он уже расплатился с гостиницей. Упаковал чемодан. Вечером отъезд. А пока он давал интервью корреспонденту французского агентства Гавас — седовласому вальяжному господину, смотревшему на него с почтительным любопытством и стремительно записывавшим в блокнот каждое его слово.
Гапон говорил, прохаживаясь по номеру:
— Ответить на ваши вопросы нелегко. Подготовка революции не допускает гласности, которая может вооружить её врагов.
— О да, о да, — кивал и записывал корреспондент. — Но разве опасно сообщить, какое у вас настроение?
— Это можно… Настроение отличное! — Закинув голову, Гапон сверкающими глазами посмотрел на репортёра.